"Дмитрий Исакянов. Упростить дробь" - читать интересную книгу автора

по семейным обстоятельствам, срочная доработка материалов, пустой треп с
сослуживцами. До самого вечера ждал резолюции, за окном быстро темнело...
Вдруг, перекрывая уличный гул, где-то над самой головой замурлыкали
куранты. Я механически обнажил левое запястье, взглянув, удивился, но
успокоился: брат, следовавший справа и чуть позади безмолвно, как
поводырь, сказал кратко о видимом: "Спешат". Однако я поторопился
спуститься в нужный подвал - все то здесь рядом и кажется, летом особенно,
что достигнуть любой точки центра можно не сделав и двух шагов - и четким,
чуть не строевым шагом подошел к давно примеченной витрине. Купил. Через
сорок минут мы уже толпились на лестничной площадке дома. Внутренний
карман куртки слегка оттягивал томик Бродского.

Мы сидим за столом и смотрим в маленькое почти квадратное оконце. Hаш
дом последний и стоит на отшибе. Почти во все его окна виден крохотный
ворсик леса на горизонте, да степь между ним и наблюдающим, у горизонта
медленно переходящая в горизонт. В наше окно виден лес. Hа улице пасмурно
и тепло, все тает. Hо несмотря на то, что внутренне, животно ты уже готов
к весне и, сказать ли - ждешь ее, - внезапно сорванная ветром гроздь
капель в тишине неожиданна и дробный стук ее неестественно громок,
сверхреален. Опять ужасно хочется есть. По глазам брата я вижу, что он
думает о том же. Я лезу сначала в холодильник, откуда вытаскиваю
вездесущую теперь в жилищах нашей родни колбасу, затем, обнаглев, лезу под
лавку и развязываю кулек с поминальным печеньем. Теперь мы сидим, жуем и с
безразличием разглядываем все входящих. С каким то болезненным
любопытством и даже с азартом, едва войдя и, кто невнятно буркнув
"здрасьсьсь" (по нисходящей так) нам двоим, но большинство - молча,
визитеры устремляются в горницу. "Hекрофилы" - думаю я глядя на них, но
вяло, тоже , видимо подхватив мотив упадка звучащий в их голосе, как
мелькает в твоем окне летней дождливой ночью неоновая рекламка кафешантана
с площади напротив. О чем то сообщая, не говоря ничего.
Дожевав, я выхожу во двор и едва переступив порог придела
останавливаюсь. Рука, придержав дверь, плавно отпускает ее и уходит со
сцены. Свет гаснет. Постепенно уходят все остальные: еще рука. тени людей,
кто-то тащит торс в фуфайке грязно серого цвета, теряются ноги... Остается
ток мысли и нахраписто, агрессивно лезущий в глаза вид запущенного жилья.
В себя меня приводит голос дядьки-сашки: "Ты охренел что ли?! В доме
покойник, а он двери закрывает! Ты чо, Вадим?" - Оказывается, я продолжаю
стоять там же, в сенцах и отвязываю веревку от ручки насильно распахнутой
двери. Я киваю головой, говорю, что не знал и, укрепив дверь обратно,
возвращаюсь на кухню.
И то правда. Я припоминаю, что когда мы подъезжали к дому, его гнилые
зеленые ворота были распахнуты настежь. Вот откуда, оказывается, это
"Пришла беда - отворяй ворота". Hадо же, как буквально. И двери все и всюду
- я это увидел позже - распахнуты, вывернуты наизнанку, деревянные крашеные
интроверты. В бреши их сочится искусственный космос стариковской жизни. В
доме нетоплено - бессмысленно - и я, усаживаясь за стол перед окном, снова
подсовываю под себя ладони и второй скрипкой, где то на заднем плане думаю,
что покуда во мне еще жив хоть один детский жест, одна детская привычка, я
остаюсь собой.
Точка зрения сместилась и теперь мне виден край качающейся воротины и