"Дмитрий Исакянов. Упростить дробь" - читать интересную книгу автора

дверные проемы в бабкином доме. Почему? Это при том, что рост бабкин был,
без малого, метр восемьдесят - коих я тоже достиг, слегка даже перекрыв.
Каково же ей было всю жизнь протискиваться в собственный дом согнувшись в
три погибели, рискуя, едва забывшись, разбить себе голову о косяк? Ответ
оказывается прост до смешного, до того насущного идиотизма, выдумать
который просто невозможно, только столкнуться с, так сказать, уже готовым
брэндом: дом строил дед. И при своем пигмейском росточке он даже не
задумался рубить дверные проемы под того, кто всю жизнь был рядом с ним,
но кто был выше его. Во всех отношениях, да простится мне моя
высокопарность. И да падут проклятия протаскивавших на следующий день гроб
через эти норы на его голову.
Кузнецовы, Рязанцевы, Ложниковы... - доносятся до меня слова
тетки-любки, - вот, считай, и есть три семьи, вся твоя родня... Я, носящий
свою экзотическую фамилию, усмехаюсь. Хотя действительно, как ни крути, но
на девяносто процентов по крови я русский, и ближайшие мои родственники,
родом либо из Сибири, либо с Волги. Однако мне себя считать русских не
хочется. И, смею надеяться, я с этой нацией ничего общего не имею. И не
думаю, что мое отвращение к этой стране - следствие моего непонимания ее.
Под эти мысли, под хозяйкино плетение словес мы с братом снимаемы
возникшим из глубин комнат тетки-любкиным мужем с нагретых стульев и
ведомы на двор: знакомиться с отхожим место. Как и следовало ожидать, оно
находится не далее, чем в пяти шагах от дверей дома.
"Это если по маленькому" - поясняет нам дородных хохол, дядькаволодька.
- Еще одна поразительная черта этого народа - а еще на азиатов говорят,
что они помои перед домом на дорогу льют и камнем жопу втирают. Видели бы
вы частный сектор зимою в городе - обращаюсь я к воображаемой аудитории.
Брат тем временем журчит, топочет и шумно кашляет. Я смотрю на дырки в
снегу и вспоминаю Hабокова. "Это ж что надо было накануне жрать, чтобы они
были шафранного цвета?"
Когда я ложусь спать, то по детской привычке накрываюсь одеялом с
головой. Сон опрокидывает меня мгновенно. Окно в комнате до половины
занесено снегом. Дом, как шапка в рукав, засунут в излучину реки. Звезды
над ним скрыты тучами, но если бы они были видны, они бы были огромны.



IV

Утром я долго прислушиваюсь к стукам и возне за дверью - где то на
кухне, в сенях и в комнатах. Иногда все стихает и слышно гуденье
холодильника, незаметное, но неизбывное, как собственный пульс: пытаюсь
представить себе наш город в этот же момент: наверняка слякоть, грязь. Как
и во всех русских городах. Каждый двор имеет собственную миргородскую лужу
и секретный план ее перехода, для посторонних едва обозначенный пунктиром
ломаных кирпичей и случайных досок.
Hаш двор не исключение: распахивая дверь ы с Валентином дружно от
порога прыгаем вперед, налево, пять шагов прямо - и вот мы на улице. Она,
как всегда, поражает своей безлюдностью. Hе знаю отчего, видимо, благодаря
разухабистым советским пасторалям мосфильмовского производства, с детства
во мне укрепилось мнение, что настоящее село всегда весело, многолюдно. И