"Кадзуо Исигуро. Безутешные" - читать интересную книгу автора

чаевые.


Не успела за Густавом закрыться дверь, как я, не раздеваясь, рухнул в
постель и невидящим взглядом уставился в потолок. Сначала мои мысли
продолжал занимать Густав и его разнообразные заботы. Затем мысли мои
перескочили на разговор, который состоялся у меня с мисс Штратман. Было
очевидно, что в городе от меня ожидали чего-то большего, нежели просто
концерта. Однако восстановить основные детали визита мне не удавалось. Глупо
было не побеседовать с мисс Штратман более откровенно. Копию расписания я не
получил не по своей, а по ее вине, и моя пассивность оправдания не имела.
В памяти у меня всплыла фамилия "Бродский" - и на этот раз я отчетливо
уяснил, что не столь давно что-то о нем не то слышал, не то читал. Потом мне
вдруг припомнился один момент из моего сегодняшнего длительного перелета.
Огни в салоне были притушены, соседние пассажиры спали, а я при слабом свете
лампочки для чтения изучал программу визита. Мой сосед, очнувшись от
дремоты, перегнулся ко мне и беспечным тоном задал какой-то вопрос
касательно футболистов - участников розыгрыша Мирового Кубка. Не желая
отвлекаться от своего занятия, я сухо бросил что-то в ответ и вновь
углубился в расписание. Все это представилось мне теперь совершенно ясно.
Мне воочию виделись толстая серая бумага, на которой была отпечатана
программа, тусклое пятно света, отбрасываемое лампочкой для чтения,
припомнилось и ровное гудение моторов, но - сколько я ни старался -
содержания документа вспомнить никак не мог.
Усталость вновь накатила на меня волной - и я решил не ломать себе
голову, а лучше немного вздремнуть. Я хорошо знал по опыту, насколько все
проясняется после отдыха. Можно будет пойти поискать мисс Штратман,
объяснить ей недоразумение, заполучить копию и попросить растолковать все,
что потребуется.
Я уже начинал дремать, но внутренний толчок вдруг заставил меня открыть
глаза и устремить их в потолок. Некоторое время я пристально его
рассматривал, потом сел в постели и огляделся вокруг с нарастающим чувством
узнавания. Я вдруг понял: комната, где я нахожусь, служила мне спальней в те
два года, когда я жил с родителями в доме тетушки на границе Англии и
Уэльса. Я огляделся по сторонам, потом снова улегся на спину и направил
взгляд на потолок. Его недавно отштукатурили и перекрасили, он казался
просторней, карнизы были убраны, а лепные розетки люстр полностью
переделаны. Тем не менее это был, несомненно, тот самый потолок, на который
я так часто смотрел, лежа в давние дни на узкой скрипучей кровати.
Я перевернулся на бок и вгляделся в пол. Под ноги мне был подостлан
темный коврик. Мне вспомнилось, что некогда именно здесь лежал потертый
зеленый половик, на котором несколько раз в неделю я аккуратно выстраивал
ряды пластмассовых солдатиков: их было больше сотни, и я хранил их в двух
жестяных коробках из-под печенья. Я протянул руку и провел кончиками пальцев
по коврику - и тут передо мной всплыло воспоминание: однажды в полдень,
когда я с головой ушел в мир моих солдатиков, снизу послышалась яростная
перебранка. Голоса звучали так свирепо, что даже я - ребенок лет
шести-семи - я понял: ссора далека от заурядной. Я все же успокоил себя, что
ничего необычного не происходит, и, прижавшись щекой к половику, продолжал
военные действия. В середине половика зияла прореха, всегда доставлявшая мне