"Фазиль Искандер. Сандро из Чегема (Книга 2)" - читать интересную книгу автора

мою закрытую бутылку поставил на место этой. Таким образом разрешив или, во
всяком случае, отдалив от меня проблему штопора, он окончательно отпрянул от
меня и зычно бросил над столами:
-- Дорогие гости, кушайте, пейте!
Я забыл сказать, что музыканты были расположены на огромной глыбине,
обломке стены, на вершине которой сидел ударник, а пониже располагались
остальные участники оркестра, занимавшие крошечные скальные выступы и
глядевшие на нас со своего опасного возвышения с тем ботаническим
безразличием к риску, с каким смотрит на нас козел, вдруг открывающийся нам
с горной дороги (и мы ему открываемся) на головокружительном склоне, где он,
добирая в рот зеленый стебелек, смотрит на нас ровно столько времени,
сколько уходит на добирание в рот этого стебелька.
Кстати, прямо над глыбиной с музыкантами уже висела картина "Козлотур
на сванской башне". Почему-то раздражало, что она опять обогнала нас.
Зарождалось предчувствие того, что она и впредь всегда будет обгонять меня и
выходить навстречу с некоторого возвышения.
У подножья глыбины стояло фортепьяно, слава богу, не хватило фантазии,
а может быть, и подъемных средств, взгромоздить его куда-нибудь наверх.
Позже, когда пианист подыгрывал музыкантам, и особенно певцу, который стоял
на середине глыбины, сверкая своими концертными туфлями, он, пианист, высоко
задирал голову, и тогда казалось, что он кивает козлотуру: дескать, пошли?
Пошли!
Среди музыкантов, естественно, выделялся армянский репатриант с Кипра,
наш знаменитый певец по имени Арменак. Сейчас на нем был роскошный
бледно-зеленый костюм, в котором он, и без того высокий и худой, выглядел
особенно длинным. Его вытянутое тело увенчивалось маленькой смугленькой
головкой с глубокими глазными впадинами, откуда высверкивали зрачки,
источавшие сухой жар неопасного вокального безумия.
Кстати, он очень гордился этим костюмом, который прислал ему из Франции
дядюшка Вартан. Нашими ребятами было замечено, что он всегда раздражается,
если у него спрашивают, где он купил или шил этот костюм. Он считал, что
достаточно бросить беглый взгляд на его костюм, чтобы сразу было видно, что
он ОТТУДА. Заметив за ним эту слабость, ребята стали подговаривать своих
знакомых, чтобы они у него спрашивали, где он купил свой костюм, и, если за
вечер это повторялось три-четыре раза, он приходил в бешенство.
Вообще надо сказать, что он отличался наглостью бродяги, долгое время
бесплатно владевшего великолепными средиземноморскими пейзажами, и
необычайной прожорливостью человека, столь же долго, а может, еще дольше,
голодавшего.
Круглый год он жил в гостинице и был известен еще тем, что, моясь,
оклеивал газетами стены и пол ванной комнаты из какой-то патологической
брезгливости. При всем этом надо сказать, что он имел очень хороший голос и
слух и с необычайной быстротой, свойственной истинным авантюристам, в том
числе и средиземноморским, овладел русским языком. Правда, говорил он
по-русски с греческим и турецким акцентом одновременно, потому Что вырос на
Кипре. Сам приезд свой сюда он, ссылаясь на вечную вражду греческих и
турецких киприотов, объяснял так:
-- Они друг друга убивают, а я при цём? Я армянин. Абесаломон Нартович
уселся во главу стола, посадив направо от себя московского гостя, по левую
руку -- дядю Сандро. Потом, после небольшой заминки, рядом с товарищем из