"Фазиль Искандер. Харлампо и Деспина (рассказ)" - читать интересную книгу автора

...Грузовик возле правления колхоза. К этому времени машины стали
подыматься до Чегема. Кузов, переполненный несколькими отъезжающими семьями.
Рыдания женщин уезжающих и женщин, прощающихся с ними.
Шагах в двадцати от машины на бревнах уселись нахохленные, отчужденные,
как орлы за вольером, чегемские старцы. Уже не постукивая, как обычно,
посохами о землю, а угрюмо опершись о них, они неодобрительно поглядывают в
сторону машины, изредка перебрасываясь словами.
Они как бы осознают, что происходящее должно было быть ими остановлено,
но, понимая, что не в силах ничего сделать, они чувствуют гнет вины за
собственное молчание, оскверненность своей духовной власти.
...Зареванная Деспина то и дело спрыгивает с кузова в толпу, чтобы
обняться с теми, с кем не успела попрощаться. Тетушка Хрисула в черном
платье стоит в кузове и кричит что-то непонятное, воздев худую руку к
небесам. (Отцу народов мало было тысяч русских крестьянок, высланных в
Сибирь, которых он, надо полагать, пробовал на роль боярыни Морозовой для
картины нового, неведомого Сурикова, ему еще понадобилось тетушку Хрисулу
попробовать на эту роль.)
Двое бледных, растерянных автоматчиков в кузове и внизу еще более
бледный, с трясущимися губами офицер, старающийся унять лезущих, кричащих,
протягивающих руки в кузов машины, спрыгивающих на землю и вновь водворяемых
в кузов.
И над всем этим ревом, заплаканными лицами, протянутыми руками
сумрачное, бесслезное лицо Харлампо, с желваками, то и дело сокращающимися
под кожей щек, с глазами, обращенными к чегемцам. Он покачивает головой, как
бы напоминая о пророческом смысле своего всегдашнего облика. Он как бы
говорит: да, да, я это предвидел и потому всю жизнь своим сумрачным обликом
готовился к этому.
Офицер, отчаявшись отогнать чегемцев от машины, что-то крикнул
автоматчикам, и они, спрыгнув вниз и держа перед собой автоматы в
горизонтальном положении, как шлагбаумы, стали отжимать толпу. Но так как
задние не отходили, толпа не отжималась, а сжималась. И словно от самого
сжатия толпы в воздухе сгущалось электричество спертого гнева. И офицер,
вероятно, лучше других чувствовавший это, пытался опередить возможный взрыв
нервного напряжения.
И все-таки взрыв произошел. Два мальчика-подростка, абхазец и гречонок,
обнявшись, стояли у машины. Один из солдат несколько раз пытался отцепить
абхазского мальчика от его уезжающего друга. Но мальчики не разнимали
объятий. И тогда солдат, тоже, вероятно, под влиянием нервного напряжения,
толкнул мальчика прикладом автомата.
На беду, тут же стояли двое дядей и старший брат мальчика. Все трое
пыхнули разом! Брат мальчика и один из дядей выхватили ножи, а другой дядя
вырвал из кармана немецкий вальтер.
Женщины завыли. Оба солдата, прижавшись спинами к кузову машины,
выставили автоматы, а офицер, стоявший рядом с ними, забыв о своем
пистолете, все повторял, как пластинка с иглой, застрявшей в борозде:
Вы что?! Вы что?! Вы что?!
Брат мальчика все норовил выбрать мгновение и сбоку наброситься с ножом
на солдата, ударившего мальчика. Первый дядя, держа его под прицелом своего
вальтера и угрожая им, пытался его отвлечь, чтобы создать такое мгновение.
Второй дядя грозил ножом второму автоматчику, державшему под прицелом того,