"Фазиль Искандер. Звезды и люди (Рассказы 1999)" - читать интересную книгу автора

Они встретились в консерватории, но, увы, не так, как он об этом
мечтал: один на один. Он был со своей женой, она была со своим мужем.
Правда, Николай Сергеевич к ним подошел, когда жена его отправилась в буфет
пить лимонад. В консерватории она всегда оживлялась при виде буфета.
Он подошел к любимой женщине и ее мужу. Видимо, она ему уже что-то
сказала или он сам обо всем догадался. Муж ее был красив и окинул его
гордым, почти надменным взглядом. Николай Сергеевич даже слегка растерялся.
Но когда они протянули друг другу руки, муж ее с такой судорожной силой сжал
его ладонь, так, вероятно, выброшенный с лодки хватается за руку
выбросившего его, и он увидел в гордых за мгновенье до этого глазах ее мужа
такое страдание, такую мольбу, такую неуверенность в себе и одновременно с
этим такое жадное, страдальческое любопытство: "А была ли близость?" - что
Николай Сергеевич, внезапно оглушенный этой болью, забыл о себе, забыл о
своей любви, забыл обо всем и, взглянув ему прямо в глаза, крикнул ему
своими близорукими, но теперь всевидящими глазами:
"Ничего не было и не будет!"
И кажется, муж ее понял это. А внешне все выглядело так, словно молодой
ученый своим затянувшимся рукопожатием выражает мастеру почтительный
восторг. Ни его собственная жена, ни тем более чуть позже подошедшая жена
Николая Сергеевича ничего не заметили.
Потом они расселись по своим местам, и была трагическая музыка под
управлением знаменитого дирижера, и он всласть упивался страстными,
прощально-примиряющими звуками, одновременно стыдясь слез, наворачивающихся
на глаза, и несколько раз подносил платок к лицу, якобы убирая пот, чтобы
украдкой промокнуть глаза, а потом очнулся под гром аплодисментов, когда
стали подносить цветы дирижеру и пианисту.
- Какая бравурная музыка, - вдруг сказала жена.
- Бравурная? - переспросил он.
- Живая, - поправилась она.
- Живая?! - повторил он, но она уже не слушала его, а здоровалась с
супружеской парой, работающей в ее институте.
В ту ночь он не спал до утра. Через тот раздирающий душу разряд боли и
жалости к ее мужу он почувствовал будущую боль собственного мальчика, он
почувствовал боль ее детей, которые останутся без отца, и менее всего он
чувствовал боль собственной жены.
Он никогда не давал повода к ревности, но если б он ушел от нее, это
было бы грандиозным возмездием за ее постоянную, иногда злорадную
уверенность, что он не способен ни на какой практический шаг.
Больше юношеские сны его не тревожили. Да, он не смог переступить. Она
ему несколько раз звонила на работу, но он и с ней говорил уклончиво (и тут
не мог сразу переступить), и вскоре звонки заглохли. Он мучился. И только
Андрей Таркилов знал об этой истории. И с гневной грубостью пытался утешить
его:
- Не горюй! Неизвестно, кто бы перенес через дорогу ее ребенка в
следующий раз!

...Музыка... Ладонь в любимой ладони... Ласточкино гнездо... Так вот
он, подлец! И нельзя об этом сказать, и нельзя его ударить, и нельзя его
убить! Слишком сложный клубок при этом размотается, да он и неспособен
размотать этот клубок. И подлец об этом знает и потому так спокойно, так