"Дарья Истомина. Леди-босс " - читать интересную книгу автора

дедов НИИ, был, по сути, полудеревней. Главными событиями для большинства
его жителей до сих пор остались посадки картохи и уборка оной по осени на
приусадебных сотках. Их интерес вызывало не то, как там оно в Москве, в
этой самой Думе, или что еще выкинет обожаемый президент, а будет ли
вовремя дождик, не станут ли горчить по причине засухи огурцы в рассоле,
не слопает ли колорадский жук корнеплоды, и удастся ли нынче капуста:
кочерыжки были для пацанвы, да и для меня тоже, слаще "сникерса".
Во всяком случае, я сильно отличалась от какой-нибудь своей
московской ровесницы, для которой зима - это когда машины убирают снег с
асфальта, а лето - когда те же машины моют этот асфальт.
В меня вошло это навсегда - острое ощущение смены времен года и то,
что земля - кормит. Была еще и Волга, которая с детства вошла в душу не
дачными радостями, летними пляжами и шашлыками на берегу, но как нечто
серьезное, работающее, волокущее на хребтине баржи с песком и лесом,
танкеры и сухогрузы и хотя уже и скудно, но дающее на приварок к картохам
иногда законную, но чаще браконьерскую рыбку...
Короче, в тощей жерди, что восседала на смирной кобылке, все
вздрагивало, оживало и отзывалось на то, что творилось вокруг.
Солнце било в лицо, заставляя жмуриться, и уже ощутимо грело щеки.
Между мощными корявыми стволами дубов повисли полотнища света, на
пролысинах снег испарялся, не тая, тени под елями были синими. Весело
выбивал дробь дятел.
И вот тут-то я совершенно ясно, всем нутром, ощутила: все, что
вокруг, было, есть и будет. Движение жизни неостановимо. Деревья скоро
станут лиловыми, на ветках набухнут почки, из ссадин на белой коре вон тех
дальних берез будет сочиться бесцветный сок, вон на то болотце,
освободившееся ото льда, опустятся на отдых перелетные северные утки,
щемящий запах поднимется от парной оттаивающей земли, зеленые стрелки
травы пробьют палую листву, лес загудит под теплым ветром и наполнится
птичьим бесшабашным ором... И все это - настанет.
Все это будет. Не будет только больше Сим-Сима.
В этом заключалась чудовищная несправедливость. Я припомнила, что
удивило меня совсем недавно, когда я присела на ступеньки дома,
задохнувшись от свежего воздуха. Было шесть утра. Обычно к шести перед
домом собирались все наши псы: пара дворняг, престарелый и уже не рабочий
сеттер Алан и три выпущенные из вольера на выгул караульные немецкие
овчарки. Они знали, что ровно в шесть утра Туманский появится на пороге, в
старой спортяшке и кедах, и рванет в пробежку вокруг пруд-озера. Сим-Сим
их воспитал, они были деликатны и за ним не бегали. Просто сидели на
ступеньках перед парадным, внимательно следя за ним. Карманы Сим-Сима были
набиты собачьими английскими сухариками и еще чем-то вкусненьким. И каждый
знал, что получит свою долю. Чтобы потом, восторженно повизгивая,
подставлять под его лапищи ухо или брюхо и получить свою долю ласковой
трепки.
Но сегодня собак словно отсекло. Они бродили, неприкаянные, далеко от
дома. И даже когда я помахала им рукавицей и призывно свистнула, к дому не
двинулись. Постояли, словно о чем-то переговариваясь на своем собачьем
наречии, и вдруг разом развернулись и потрусили прочь.
Потом Элга подтвердила, что действительно собаки перестали ждать
Туманского именно с того дня, когда его убили.