"Дарья Истомина. Леди-босс " - читать интересную книгу автора

брела к холму, то и дело проваливаясь по стремена в снег и выпрыгивая из
сугробов, как лягушка на берег.
С верхотуры она казалась совсем крохотной в этом огромном
сверкающе-солнечном просторе. Я вдруг вспомнила, что это место под
усыпалище Туманских выбирала она, Нина Викентьевна. Она хотела лежать
именно здесь, и Сим-Сим в считанные дни отгрохал и часовню, и лестницу: он
всегда исполнял ее желания.
Меня пронзила мысль, что это все - от нее, первой Туманской. Она так
пожелала.
Она забрала к себе Сим-Сима. Не дала нам быть вместе. С того самого
момента, когда я увидела Туманского, а он меня, все чаще и чаще ко мне
приходило это странное ощущение чужого взгляда. Будто кто-то постоянно
рассматривает меня, холодно и брезгливо. И я не могла избавиться от
ощущения какой-то вины перед той, которой уже не было. И похоже, именно
она поставила точку, будто сказала из своей беспредельности и
потусторонности, или где они там пребывают, эти самые бесплотные души:
"Поигралась, девка, и будя!"
В конце концов женщина остается женщиной всегда. Даже после смерти.
Ну не могло же меня так тюкнуть в темечко, оглоушить и сверзить с сияющих
вершин без какой-то тайной и темной причины? Или ей помогал Главный
Кукольник?
И должна же быть какая-то причина, из-за которой я не смогла даже
проститься с моим Туманским, и не просто как ополоумевшая от любви
постельная подружка, а как законная супруга. Я не проводила его на этот
бугор, где его положили рядом с нею. И в этом тоже был злой умысел!
До меня дошло, с чего меня принесло на эту верхотуру. Здесь я могла
позволить себе поплакать. Без свидетелей. Без их сочувствия и слез. Я не
могла им позволить разделить мою личную и неприкосновенную боль...
Я не могла вспомнить, когда плакала последний раз всерьез, из жалости
не только к себе, но и ко всем живущим.
Но уже в тихом и сладком отупении чувствовала, как слепну от слез,
губы стали солеными, и на рукавицу закапали теплые, черные от туши на
ресницах капли.
На могиле стоял граненый стакан с поминальной водкой, накрытый
мерзлым куском черного хлеба, по обычаю. Хлеб не был расклеван, и водка
сохранилась.
Я села на плиту, выпила водку, закусила хлебом и сказала:
- Прости, Сим-Сим... И прощай!
И врубилась в слезу уже без стеснения...
Видно, во мне накопилось слишком много того, что мне надо было
оплакать. Шлюзы прорвало. Лопнуло то, что удерживало меня от рева все эти
годы.
Я плакала системно.
Начала с самого главного человека - моей беспутной мамулечки. Которая
в один прекрасный день подбросила меня деду Панкратычу и улепетнула с
очередным мужем в солнечную Моуравию, откуда пуляла нравоучительными
писулечками, до тех пор пока все не накрылось: Грузия стала заграницей,
все отсеклось, и что там теперь с мамочкой - как она? с кем? - ни одна
собака мне еще не пролаяла. Возможно, она и там поменяла мужей - это было
ее любимым занятием; возможно, там у меня уже есть грузинские или еще