"Дарья Истомина. Леди-босс " - читать интересную книгу автора

какие-нибудь сестры и братья, и, возможно, обо мне она предпочитала и не
вспоминать, но мне ее стало очень жалко, и я ей все простила...
Потом я поплакала по Панкратычу. Который собственноручно вырезал мне
когда-то счетные палочки, цеплял на тощие плечики тяжеленный ранец с
учебниками, водил за руку в школу и даже стирал неумело мои платьишки,
пока не нашел Гашу. Потом он пропихивал меня в московский иняз имени
Тореза, жутко гордился тем, что я без усилий гнусавила на приличном
инглише, радовался, что в связи с новыми временами я смогу свободно
шастать по заграницам, куда почти всю жизнь ему, академику, был выезд
закрыт. Я попросила прощения у Панкратыча за то, что не сумела сохранить
его особняк из корабельной сосны, который ему поставили еще во времена
Хрущева и который он обставил уникальной мебелью из мореного дуба и
карельской березы, забил библиотекой на полторы тыщи томов и увешал
коллекцией классных ружей - всеми этими драгоценными "зауэрами",
"манлихерами" и "пэрде". И гектарный участок его сада, настоящий оазис
среди цементно-панельного срача новостроек в слободе, я тоже не сохранила.
И портрет монаха Менделя в бронзовой раме.
С дедом у меня выходила неясность. С одной стороны, я плакала оттого,
что его уже нет рядом со мной почти пять лет: он бы, конечно, защитил меня
от многих бед, но с другой стороны, я была рада, что его нет, что он не
видел, как его единственную внучку засадили в клетку в нашем горсуде и
гордую новеньким дипломом "торезовку" на глазах набежавших, как в цирк,
горожан, которые гордились дедом, отправляют на отсидку на три года за
банальное воровство. А дом и участок конфискуется, выставляется на
какие-то торги. Горсудья Маргарита Федоровна Щеколдина (ныне мэр нашего
городишки), затеявшая всю эту комбинацию, въезжает в наш дом и корчует наш
сад, поскольку положила на них глаз еще при жизни Панкратыча.
Каково было бы слышать дедульке, что в его кабинете, в его рабочем
столе менты при обыске и обнаружили пакет с якобы упертыми мной из
квартиры судьи "изделиями из желтого металла", как отмечалось в протоколе,
почти в килограмм веса, старинной бирюзой, с серебряными браслетами и
поясом работы армянских мастеров?
Я всего на четыре дня приезжала из Москвы на родину, чтобы
распорядиться дедовым имуществом, которое он мне оставил, но этих дней
хватило, чтобы сыграть со мной эту подлянку. Моя бывшая школьная подруга
Ирка Горохова и сынок судьи Зюнька Щеколдин, смазливенький и накачанный
дебил, заволокли меня "посидеть" в квартиру судьи. Я крепенько поддала и
почти отрубилась, мы с Иркой примерили, как обезьяны, перед зеркалом
судейские цацки, которые нам показывал сынок, а когда я проснулась на
следующий день, в дедовом доме уже было полно сыскарей и понятых, и
выяснилось, что я уперла все это с "целью дальнейшей реализации".
Все было примитивно и элементарно, то, как они меня "кинули". Просто
я мешала судье Щеколдиной въехать в дедов особняк.
Конечно, оплакивать эту судейскую суку я не стала. Хотя и могла бы -
как грешницу, которую неизбежно настигнет кара. Которая еще получит свое.
Ну а Зюнька был просто юный скот, на которого и одной слезинки тратить
обидно.
Но вот Ирку мне стало жалко, и я всерьез поплакала о ней. В конце
концов, когда-то мы с нею были не чужие. Грудастая, толстозадая, с
кривоватыми ногами, плаксивая Ирка все школьные годы таскалась вместе со