"Всеволод Иванов. Полая Арапия (ж. "Литературные листки")" - читать интересную книгу автора

- Брешет, поди. Откуда она?
с
- Привезли. Захочет, поведет люд в эту самую Аралию. Тятя не едет. А в
которых деревнях собрались, пошли.
- Крыса тоже туда идет. И птица летит. Наши-то края закляли на тридцать
семь лет: ни дождя, ни трав... Потом вернутся, как доживут... На тридцать
семь лет открыли Арапию, а потом опять закроют.
Собрались мужики, ладили телеги. У кого лошаденку не свели,
подкармливали ее трухой, сушеным навозом. Безлошадные мастерили кое-как
ручные тележки. Крысы прошли.
Бежали земли, превращающиеся в пески. Бежали вихрями кудлатыми, немыми.
Бежали на юг. Кора на деревьях ссохлась, как кожа на людях. Сухими, белыми
костями стучали деревья. Сухими костями стучала земля.
Прятал от людей большое тело Мирон. Глаза людские, глаза голые, жадные
к мясу. Ел Мирон мало - кору толченую, вареную, срезанную с падали кожу -
розоватую жижу. Все же мясо дряблое свисало по костям его, как мокрый песок,
и как в мокром песке висели, замирали кости.
Постоянно у глаз ходила Надька - плоская, с зеленоватой кожей, с
гнойными, вывернутыми ресницами. Прижимая тряпицу к груди, говорила:
- Ты, Мирон, не кажись. Очумел мужик, особливо ночью - согрешат,
убьют... Ты худей лучше. Худей.
- Не могу я худеть! - хрипел Мирон.
- Тряс, заросшей пыльным волосом, головой. Прятался под навес.
- Омман ведь это, вода - не тело. Ты щупай!
Боязливо щупала его ноги Надька.
- И то омман, разве такие телеса бывали. Я помню. А ведь не поверют -
прирежут. Не кажись лучше.
Кормила Надька украдкой Егорку - за любовь. Вечерами, прячась, приходил
за амбар Егорка, ел, громко сопя. Подкрадывался Мирон и слушал: сопенье еды
Егорки, а потом сухой, срывающийся сап обоих...
Быстро дыша широким, как колодец, ртом, скрывалась в избу Надька.
Мирон спал с открытым глазом. Ночи длинные. И ночью, как днем, солнце.
Ночь сухая, как день. Растягивал у навеса веревки, чтоб слышно было чужой
воровской приход.
Сухой, как день, был голос Ефимьи с ключа Вчерашнего Глаза. Был такой
новоявленный святой ключ в Четырех Березах. Постоянно днем и ночью сидела в
телеге во дворе председателя исполкома Тимохина старуха Ефимья. Под темный
платок пряталось маленькое беловолосое лицо. Морщинист голос древний, чуть
слышный. Нараспев велеречила:
- Собирайтесь, православные, со усех концов!.. Открылись на небольшие
времена ворота Арапской полой земли. Идите все, кто дойдет песками, через
сарту, оттедова по индейским горам. На тридцать семь лет отверзлись врата.
Кто первый поспеет, тому близко землю вырежут. Трава там медовая, пчелиная.
Хлебушко спеет за три недели. Окромя того, дают арапские человеки все
надобное, до штанов с зеленой пуговкой...
Вздыхала сонным вздохом. Глаза редкие и немые - спят. Голос сонный,
чужой и жуткий.
Хотел ее повидать Мирон, но боялся показаться. Мельком провез ее кто-то
в тележке уговаривать Анисимовские хутора. Хутора ждали хлеба из Москвы и
отказывались ехать. Потом они почему-то загорелись и сполыхались в ночь. А