"Всеволод Иванов. Взятие рейхстага (наброски к роману 'При взятии Берлина') " - читать интересную книгу автора

- Допустим, девятьсот тысяч! А разве меньше?
Журналист вспомнил бесчисленные толпы освобождённых. Да и вот сейчас
идут они по улице... И он сказал:
- Девятьсот тысяч я допускаю...
- То-то! Вы знаете, сколько один наш полк освободил?
Он посмотрел в записную книжку, подсчитал и сказал, радостно смеясь:
Ї 18.760! Один полк! Правда, мы - афанасьевцы, а всё-таки...
И он продолжал:
- Если, говорю я бойцу, ты ещё не испытал этого чувства, что
освобождаешь человечество, все твои действия во много раз слабее. Я так
считаю, что сегодня наш народ испытывает своих детей. "Каковы вы, ребятки,
посмотрю я на вас,- говорит он.- Ведь можно было дождаться, что сюда придут
все армии земли. Но я поручил спасение человечества именно вам, поскольку мы
больше всех желали его спасти и спасём от погибели!" И выходит так, товарищ
журналист, что всё зависело от того, хватит ли у нас веры в себя. Я так
считаю, что великое дело требует и великой веры и великой воли. Верно?

В арку ворот въехала кухня. Солдаты, смеясь и подпрыгивая, спешили за
обедом. Девушка приготовила было черпак, чтобы наливать суп. Но дорогу
солдатам уже преграждала толпа голодных немцев, бросившихся от очереди, что
стояла возле водоразборной колонки. Гремя бидонами, эмалированными вёдрами и
котелками, они, перебивая друг друга, говорили одно русское слово, которое
уже успели выучить:
- Клеба! Клеба! Клеба!
Солдаты стояли молча, не отгоняя немцев. Девушка посмотрела на них,
затем на голодную толпу, и на глазах её показались слезы:

Ї Мне же не приказано...- сказала она, наклонясь с вышины тележки к
толпе и одновременно опуская блестящий черпак в котёл.- Не приказано,
слышите вы! - И, наливая черпаком в, ближайшие котелки, ведра и бидоны,
всхлипывая, она говорила: - У меня же вы, сволочи, сестру в Новороссийске
замучили! - И, оборачиваясь к солдатам своим пухлым, круглым, испуганным
лицом, она говорила:- Они голодные, что мне с ними делать, товарищи?!
Солдаты хмуро молчали.

Ночь была тёмная, длинная, холодная, и рассвет вставал тоже чужой, как
изрытый дождями скользкий глинистый берег, мимо которого несётся мутная,
бессердечная река. Всю ночь в развалинах железный лязг, скрипы, а вверху, в
небе, железное жужжание. С аэродрома в Тиргартене, говорят, удирают
фашистские самолёты. За мостом "Мольтке-младший" вырисовывалось что-то
высокое, угрюмое, и, казалось, конца не будет этим цепким, неотступным
зданиям, тёмным и мрачным подвалам, глубоким огнедышащим и смертельным норам
в земле. Возле первой баррикады лежат сапёры и, чуть притихнет обстрел,
слышен бодрый звук топора и звяканье лома о камень или металл. Людей на
мосту незаметно, и брёвна точно сами ползут к краю моста и падают в воду,
тусклую, фиолетово-голубую.
Ї Ну как? - спросил полковник.- Убрали одну. Скоро вторую убирать?
Ї Остается разок звездануть пехоте, танкам развернуться дугой, и
немец... у нас под ногой,- ответил какой-то балагур-сапёр, хрипло смеясь.
Остальные сапёры молчали. В замысловатых узорах рассвета они шли на