"Всеволод Иванов. Пустыня Тууб-Коя" - читать интересную книгу автора

блеском своим сами себе создавали счастье, также смело блистали ледники
Тууб-Коя.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ

- Допросили? Чего ее караулить, мазанка у ней такой крепости:
развалится, крышей придавит и в расход не успеешь пулей ее вывести. Тоже
строят дома: горшок тверже. Знает свое дело.
Палейка любил говорить о великой войне. Он рассказывал, как при взятии
Львова за его храбрость полюбила его черноволосая мадьярка и как он на ней
хотел жениться. Свадьба не состоялась: войска оставили Львов, но на память
она дала ему дюжину шелковых платков песенного синего цвета.
Он вынимал тогда один из платков и если приходила нужда - нос туда
вкладывал, словно перстень.
Так и тут, он потянул палец за платком, галифэ его заняли весь камень.
- Допросили, Максим Семеныч? - переспросил Омехин.
Палейка поднял платок. Пятеро татар, лениво переминаясь с ноги на ногу,
ждали позади Омехина.
- Допросить-то я допросил. Однако, должен предупредить вас, Алексей
Петрович, что указанная вами грузинка есть не жена, а сестра Канашвилли.
Зовут Еленой и, между прочим, девица. Она согласилась дать исчерпывающие
сведения о состоянии бандитских шаек в горах, указать пути обхода и все
связи бандитов с Ургой.
И по тому, как Палейка твердо выговорил последнюю фразу, Омехин понял
врет. Тянучий жар прошел от губ к ушам, упал на шею и ему показалось, что он
пятится.
- Я согласен на отсрочку расстрела. Я ее сам допрошу, товарищ Палейка.
- Очень рад. У вас связи с городом не имеется, если препроводить...
Чудак Палейка, песенная синяя твоя душа!
Омехин подошел к ветхой, словно истолченной, киргизской мазанке.
Несколько партизан заглядывали в просверленные круглые отверстия задней
стенки мазанки, перебивали очередь, переругивались, с силой рвали рукава
друг другу. "Чорт, гляди, отмахнул на круговую от плеча! Зашивай теперь!" "А
ты воткнулся головой, что клоп в пазуху. Ишь весь накраснелся, кровью
налился! Надо и другим!..." "Пу-усти, лайша". Испитой, бледный, как его
старая, потертая шинель, мужик тщетно проталкивался между двумя
крепко-телыми татарами. Бока его шинели, нависающие на туго перетянутую
поясом талию, совсем закрывали широкий, заворотившийся с обеих сторон,
ремень, и локтями он упирался в стоящих рядом татар. "Я совсем немного,
братишки, одним глазком, - умолял хилый парень. - Дай ка, ну-у!..." Другой,
тонкий вертлявый, в короткой шинели, ухитрившийся придать ей вид
щеголеватого кафтана, босой, угрем проскользнул между гладких, круглых спин
и отверстие отыскал совсем под локтем мужика. Сухие ноги кафтанника совсем
неслышно упирались в тяжелые сапоги татар. Он взвизгнул от удовольствия:
"Ай, что за женчин!.. Все только пундрится и мундрится!.." Столпившиеся
захохотали: "Неуж еще пундрится? Вот, стерва, уж третий день. Другая бы глаз
не осушила, доведись до нашей русской бабы, а этой хош бы што." "Полька
она!" "Може и еврейка, только белая!" "А муж генерал, говорят. Его не
поймали!" "Ха, что ей муж, его и не было в отряде, она сама орудовала, как