"Всеволод Иванов. Пустыня Тууб-Коя" - читать интересную книгу автора

командир. Вот чорт баба, в штанах, с ножом, а рожа крашеная!..." Новая
гурьба желающих взглянуть на пленницу, толкаясь к просверленным отверстиям,
хватая друг друга за локти. У одного старая пробитая пулями шинель треснула
и фалда повисла до земли. Он не оглядываясь, попал кулаком обидчику в
голову. Фуражка у того надвинулась на глаза. Он, рассвирепев, принялся
лупить напиравших по чем попало. Серые шинели слились в один матерно
мечущийся растрепанный ворох.
Омехин, давно недовольно наблюдавший за партизанами, придерживая
тяжелый наган, двинулся к ним.
- Обожди, не муха. Чего ползешь! Где караул? Ну отойди, говорят.
Мужики шарахнулись, словно разлепились, и едкий пот нанесло на Омехина.
- Сплошь пундрит, - сипло продохнул кто-то позади.
Омехин, обошел партизан и поискал отверстие в стене на уровне своего
роста.
Такого высокого отверстия не оказалось. Он оглянулся.
- Куда вы смотрите-то.
- А ты пониже, пониже, брат.
Омехин недовольно примял немного фуражку на голове и согнувшись перед
отверстием чуть не вдвое, заглянул. Сначала ничего не видел: узкие стекла у
самого потолка мало давали света. Мазанка совсем пустая. Пахнет в ней золой.
Две грязные полосы сосновых нар, скорее длинная, узкая скамья, и на ней,
теперь сразу стало видно, сидит женщина в белой черкеске. Две тугие косы
прямой линией - по спине. Косы будто зеленые. Лица не видно: оно к свету от
окна.
На коленях - белая папаха. В мягкой расчесанной мерлушке совсем утонуло
круглое зеркальце. Рядом на плахе - круглая, плоская, голубая коробочка. В
руках у женщины пуховка. Она водит ею по лицу, поворачивает голову перед
зеркалом. Лицо все более отходит от Омехина. Он оперся, видимо, тяжело: из
ветхого глиняного кирпича стенки выдавился сухой треск.
Женщина быстро подобрала под плахи ноги в черных лакированных сапогах и
оглянулась. Еще сильнее запахло мокрой золой. Серые глаза ее с ненавистью
забегали по стенке. Брови совсем нависли на глаза или ресницы хватали до
бровей.
- Ссс... скоты!..
Скорее свистнула, чем произнесла она.
Лицо бледное, выжженое, неживое, какое-то внутреннее, а не наружное.
Глаза наезничьи, разбежистые. Такой водяной мохнатый паучок несется по воде
его сонных степных озер. Лапки, словно иголки, и паучка зовут - "мзя".
Омехин отвернулся от щели и вздрогнул, словно по его груди
проскользнуло это стремительное молниеносное насекомое.
На его плечо, по-дружески, но крепко, легла рука Палейка. Пальцы у него
растрепанные и грязные, словно испаренные веники.
- Допросили?
- Собираюсь, - ответил Омехин.
- Может препроводить ее при письме? Часть нежелательным возбуждена. Вы
заметили, Алексей Петрович?
Омехин, уменьшая свой широкий рот, быстро спросил:
- Вы, кажется, товарищ Палейка, больше о ней заботитесь, чем... Да тут
лавочка, дальше коробки с пудрой не двинется. Да... Разговаривать с ней
нечего, я ее допрошу. Допрошу, - повторил Омехин.