"Анатолий Иванов. Печаль полей (Повести)" - читать интересную книгу автора

никто не услышит. И я тебе другой кусок... Уцелеешь коли - пригодятся...
- Давай! - сурово проговорил Демидов. - Все давай! И вторую тыщу.
На первых порах заключения Павел боялся всякой шпаны, а потом уяснил:
эта сволочь силу уважает, подчиняется ей беспрекословно, и еще - наглость. И
он научился управляться с этим народом. Поэтому сейчас, получив часы и
деньги, он не торопясь спрятал все в карман. Потом развернулся и тяжко, с
придыхом ударил жестким кулаком прямо в широкоскулое лицо уголовника. Тот
отлетел в снег, быстро вскочил, вытирая кровь с подбородка.
- Сука, - спокойно сказал Демидов. - Я тебе не по руке, в самую голову
прицелюсь, ежели ты во время дела начнешь за спины других прятаться. И не
промахнусь, не надейся. Впереди меня пойдешь. И - гляди у меня!
По растерянным глазам уголовника Павел видел, что сломал его, подчинил
себе без остатка, хотя, конечно, понимал, что при удобном случае рыжий без
колебаний пристрелит его. Но случай такой должен еще наступить, а Павел не
лыком теперь шит...
Этот эпизод почему-то вселил в Павла уверенность, что он останется жив.
И остался, да лучше бы не оставаться.
Из затеи форсировать в тот день реку ничего не вышло, почти весь
штрафбат напрасно полег на льду. От фашистской пули упал, опрокинувшись на
спину, и рыжий уголовник, добросовестно бежавший все время впереди Павла. А
тут и самого Демидова садануло в голову, она мотнулась, как когда-то от
пинка Макшеева, больно заныли шейные позвонки.
Это было последнее, что почувствовал или запомнил краем сознания
Демидов. Очнулся он где-то в тесном вонючем бараке, услышал непривычную
немецкую речь, сразу, без удивления и почему-то даже без досады, понял, где
очутился. "Ах, Макшеев Денисий, ну погоди!" - подумал он только, как думал и
прежде бессчетное количество дней и ночей, но на этот раз безразлично
как-то, равнодушно, без злобы к нему. Внутри у Демидова словно ничего не
было теперь живого, все онемело.
Таким онемевшим, отупевшим, безразличным ко всему, что с ним
происходило, он и остался на многие годы. Это, наверное, и помогло ему
выжить.
Немцы знали, что он штрафник, считали за бывшего уголовника, вербовали
в какую-то власовскую армию, даже уговаривали. Демидов не знал, что это
такое, но отказывался. Уговоры сменялись избиениями...
Неожиданно от него почему-то отступились, отправили в концлагерь на
территории Польши. Там он был уборщиком трупов, каждое утро собирал их по
всему лагерю и свозил на пегой лошаденке к крематорию.
Он возил их и возил до января сорок пятого года, к этому привыкли и
узники, и сами немцы. Он никогда не брился, редко стригся. Густо и
безобразно заросший волосом, походил на старика, ни сами немцы, ни узники
вроде уж и не принимали его за заключенного, а считали вольнонаемным
уборщиком трупов, к тому же полуидиотом.
Советская Армия захватила лагерь военнопленных стремительно и
неожиданно. Даже в отдалении боев никаких не было слышно, пролетали только в
последнее время на большой высоте над лагерем советские самолеты, и вдруг
утром, перед самой зарей, в бараках послышался лязг железа. Узники высыпали
на плац, и Демидов выскочил - за колючей проволокой, обтекая лагерь, грохоча
гусеницами и воя моторами, стремительно неслись куда-то танки. "Куда ж они
торопко так?" - подумал Демидов, убежденный, что это немецкие танки.