"Анатолий Иванов. Печаль полей (Повести)" - читать интересную книгу автора

нужного для него.

9

Наконец и самый речной стрежень схватило ледяной корочкой, присыпало
снежком, и широкая река стала совсем пустынной и унылой. От берега до берега
лежало белое, чистое пространство, такое чистое, что казалось, никто никогда
не посмеет ступить на него, никто до самой весны не потревожит покоя
уснувшей наконец-то реки.
Но Демидов знал, что это не так, что еще день-два, окрепнет еще немного
ледок - и истопчут это белое покрывало люди. Первыми появятся на реке
рыбаки. В самом Дубровине, кроме мальчишек, рыбаков почти нет, разве вот
Денис Макшеев, всегда жадный на это дело, да еще два-три старика. А из
города, что лежит километрах в семидесяти вверх по течению, нахлынут тучи
их. Все знают эту зимнюю рыбью стоянку за островком. Сегодня среда, а
вечером в пятницу и нахлынут под двойной выходной. Мария это тоже знает,
вчерась еще завезла с райцентра неисчислимое количество ящиков водки. И чуть
не до утра будет гореть в Дубровине "волчье око". Сама-то Мария к полночи
ляжет спать, а Денис до утра будет торчать за красноватой занавеской,
выдавая каждую бутылку без сдачи.
При воспоминании о "волчьем оке" Демидов вдруг подумал, что он с тех
пор, как разбил бутылку об стену макшеевского дома, не выпил ни капли. И
странное дело - ему не хотелось. "Неужто не потянет больше? Да хоть бы!
Гриньку надо доращивать... Побалую-ка его ушицей завтра. Правда, самое
уловистое место, самая богатая окунем яма - за стрежнем, поближе к тому
берегу, туда еще идти опасно, на самом стрежне лед не окреп. Да и тут, у
самого островка, ничего ловится... Завтра встанет Гринька, а у меня уж уха!
Ешь, сынок, да в школу..."
На другой день Павел действительно поднялся до зари, взял
приготовленную с вечера наживку, удочку, пешню. Когда вышел на улицу, ночь
еще была настоявшаяся, плотная, звезды горели крупные, перезревшие. Но самая
яркая звезда, названия которой Демидов не знал, падала в кустарник на
острове. Это означало - скоро будет светать.
Лед, когда Павел шел к острову, тихонько иногда потрескивал. Но треск
был нечастый и тихий, неугрожающий, Демидов в этом разбирался. "А вот на
стрежень нельзя, - думал он, - там не выдержит, проломится..."
Еще он думал о Гриньке, о том, что так и не сумел разъяснить тогда
парнишке, как поступать с подлецами и есть ли на свете самая справедливая
справедливость. И что надо теперь, если и потянет к бутылке, ни за что за
нее не браться...
Пока шел так, не спеша, и думал - начало зориться, краешек неба на
востоке чуть разжижился.
Возле островка Демидов остановился, выбрал место, ударил пешней, с
одного раза проткнул ледяную корку. Пешню он положил на лед и не успел
разогнуться, как услышал хрипло-истошное:
- Э-эу! Спаси-ите! Люди! Лю-юди!
Голос был искажен смертельным страхом. Но, сколь ни был он искажен,
Демидов мгновенно, едва послышались первые звуки, понял, кому принадлежит
этот голос. Более того, Павел будто ждал его и не удивился, когда услышал. И
еще более того - он уже знал, наверняка знал, что произошло там, за