"Анатолий Иванов. Печаль полей (Повести)" - читать интересную книгу автора

оправдает. Не зря тако окрещена.
Оправдал господь ее имя еще не скоро. Лишь под осень одиннадцатого года
начало к неописуемой радости всех пухнуть брюхо у Федотьи, а в положенный
срок и народился малец, названный Артемием...
В тот год, тоже високосный, поселились на мельнице две семьи новых
батраков - старики Афанасьевы с сыном Данилкой двенадцати лет да молодожены
Тихомиловы с полуторагодовалым Степкой.
Старики Афанасьевы - ему отстукивал седьмой десяток, она на восемь лет
моложе - были взяты для хождения за всякой птицей, которой Федотья развела
несчетное количество, в том числе невидаль по тем местам - грузных, с
красными соплями индюков. Тихомировых Федотья определила в скотники.
Года через два или три погибла мать Данилы - упала с мельничного колеса
вниз и разбилась.
- Как же тя занесло туда, как?! Родимая... - хрипел старик,
распластавшись на гробу, когда он стоял еще в каморке, где они жили. Он
обнимал мертвую свою жену, точно хотел вынуть из гроба, а на ее место лечь
сам. - Как же?!
- Как? - всхлипнул Данилка. - Утиный выводок плавал под кустами. Щуки
начали его гонять, утащили одного, другого... Хозяйка-то и накинулась на
мамку: "Куды, - грит, - квашня, смотрела, доставай теперь утяток". И со
злобы пихнула ее с плотины. А я видал все...
- Ты што?! - поднял старое, распухшее лицо отец. - Как так?
- А водой ее в желоб и затянуло тут... Желоб склизкий, ее на колесо
соскользило струей, да и швырнуло...
- Врешь, сопляк! - завизжала свиньей Федотья, завернувшая на беду в
каморку. - Огрызок... Убью!
Она схватила тяжкий валек, лежавший возле печки, размахнулась и в
бешенстве размозжила бы ему голову, да Кузьма Тихомилов перехватил его,
вывернул из ее цепких рук.
- Одурела, хозяйка! - Он швырнул валек на прежнее место. - В суд вот на
тебя...
- В суд? А-а, в суд?! - пуще прежнего затряслась мельничиха. -
Дармоеды! Кормишь вас... Убирайся отсю-дова! И ты со своим объедышем... -
крутнулась она к Афанасьеву. - Чтоб духу не было!
- Не разоряйся, ты... глиста болотная! - взорвался и Кузьма.
Федотья от такого ответа побледнела, желто-зеленые глаза ее раскалились
еще злее. Вытолкнув какую-то пробку из черной зубастой пасти, она заревела:
- Сасони-ий! Ружье скорей... В глотку ему прямо! Ружье мне!
Прибежал немедля Сасоний, без ружья, правда, разобравшись в чем дело,
подтвердил бесповоротно:
- Съезжай, Кузьма, отсюда немедля. И ты, старик, как жену похоронишь...
Суд! Такой суд всем покажу, что и разуться не успеете.
Изрек приговор и повел из каморки Федотыо, усохшую после родов
почему-то еще больше, держа ее за острый бок. Но та вырывалась из его рук,
отпихивалась сухими локтями, кричала злобно теперь на мужа:
- Сундук с назьмом! Прощаешь им... За клевету, за обиду мне? А я не
прощу!
Вырвалась, подскочила к Кузьме, готовая вцепиться длинными и острыми
пальцами в его глотку, но не вцепилась, прохрипела, задыхаясь:
- Не пыряй глазищами! Я тебе их выдавлю! Вспомнишь глисту. И этому