"Анатолий Иванов. Печаль полей (Повести)" - читать интересную книгу автора

Он застонал, отшвырнул ее от себя чуть не в грязь и быстро пошел, почти
побежал...

3

Тяжелые черные волны хлестали в борта лодки. Демидов, сжав зубы, греб и
греб, не обращая внимания, что весла опасливо потрескивают. В непроглядной
черноте крохотного речного островка было не видно, но Павел чутьем чуял, что
плывет правильно, что нос лодки сейчас заскрежещет по галькам.
Потом он сидел под небольшим обрывчиком в затишке, смолил одну за
другой дешевенькие папиросы, слушал, как уныло посвистывает ветер в голых
кустах, росших на островке, хлопает у ног осенняя обская вода.
Напротив островка вдоль берега была рассыпана деревня Дубровино, сейчас
она угадывалась по редковатым огонькам. Среди этих огоньков Демидов
безошибочно отыскал вновь горевшее "волчье око".
"Ты ригу колхозную поджег... А Денис при чем?" Эти слова звучали в ушах
Демидова, пока он греб к островку, звучали и сейчас.
"При чем? - тяжко усмехнулся он. - Это можно бы тебе еще раз объяснить.
Только что объяснять - и без того все знаешь ведь..."
Потом Павел стал размышлять, что его вот, Демидова, многие называют
чудным человеком. А ежели подумать - вся жизнь чудная. Земля вот большая,
много на ней места. А бывает так, что двоим на ней тесно. Не разойтись им
никак. Да-а, люди-человеки... Много на земле всяких разных живых тварей, а
красивше человека нету, с разумом потому что, с сознанием. А раз так - живи
и не мешай другому, вон сколько на земле благодати, найдешь свою, зачем
другому дорогу переступать? Так нет же... И опять же, ежели с другой стороны
взять... Ну ладно, сделал тебе зло кто-то. Не от большого ума, конечно.
Пойми и прости, какое бы тяжкое оно, зло, ни было. Ты ж человек все же. А
вот он, Павел Демидов, простить не может. Он и простил бы, он и пить бы
бросил - все сделал бы Павел Демидов, пойми люди, что он ни в чем не виноват
перед собой, перед жизнью, перед людьми. А не поймут, не поверят... Но это
опять же с одной стороны. А с другой - понимать и прощать некому. Здесь, в
Дубровине, его жизни никто не знает, кроме Дениса да Марии. Лесник и лесник,
пьяница только, мол, да с Макшеевыми почему-то не ладит. Теперь, значит, на
пенсии... Знали там, на Енисее, в Красноярском крае. Да и там, в деревне
Колмогорове, люди тоже попеременились - кто уехал, кто приехал, а многие и
померли, ведь больше трех десятков лет прошло с тех пор, как... Кто теперь
помнит там о нем, Павле Демидове? Кому и зачем кричать: люди, я не виноват!
Вот, допустим, можно бы крикнуть было этак на весь мир. И что же? Люди бы и
впали в неодумь - полоумный, что ли, орет? И - оно действительно... Так,
значит, что ж, по таким-то рассуждениям вроде и простить ему, Денису
Макшееву, можно? А я не прощаю, ношу эту обиду в себе, как курица яйцо, и
снестись не могу. Отравляю ему и себе жизнь...
Так думал Павел Демидов, чувствуя одновременно, что он какой-то не
такой уже, каким был даже вчера, что в нем происходит что-то непонятное,
подбирается к его сердцу какая-то доброта, ненужная ему и, вообще,
предательская. Гринька, когда вырастет, не одобрит, должно быть, такой
доброты...
Огоньки на берегу становились все реже, гасли один за другим. А "волчье
око" все продолжало гореть, прокалывало темень неприятно-красным светом.