"Юрий Иваниченко. Эдик - Валентин" - читать интересную книгу автора

Сразу, а потом еще раз, когда я пообещал взять шлем биотокового ввода. Что
там поблагодарил! Пообещал срочно сделать программу и топографию
бустерного узла, чтобы состыковать машинные команды и биотоки человека. И
сделал!
И не прошло и трех месяцев совершенно одержимого труда, как он впервые
начал работать с биотоковым шлемом. Мольберт, естественно, поставили в
лаборатории, и никому - кроме меня - входа не было. Впрочем, как
впоследствии оказалось, и это было не так.
Странное ощущение оставили две первые работы, сделанные "Валентином
Седовым" руками Эдика. Почти так же холодно, как и в графике, но самое
интересное другое: в работах, выполненных просто в развитие этюдов Седова,
трех этюдов, так и не ставших картиной, Прорвались мотивы тревоги, даже
одержимости, мотивы, памятные мне по работам Денисова. Помню странное
чувство, накатившее вдруг, когда я уходил из лаборатории, а Денисов еще
оставался. И его помню: долговязого, сутулого, с паучьими руками, жидкие
бесцветные волосы стекают на плечи, а в неожиданно большом кулаке зажат
блестящий мастехин...
Трудные для нас наступили дни. Я часто заходил в лабораторию, обычно по
вечерам, после работы, смотрел, как она постепенно превращается в некое
подобие художнической мастерской - к вящему контрасту с панелями
нейрокомпа и впечатляющим биотоковым шлемом. Говорил я Эдику практически
одно и то же: что эксперимент закончился выдающимся успехом, что пора
лавры собирать, готовиться к демонстрациям, а что касается собственных
эдиковых живописных мечтаний, так не пора ли встать на реальную почву и
понять окончательно, что великолепная седовская техника - далеко еще не
все. Как бы широко не трактовать слово "техника". Нужно еще нечто,
внутренний свет, неповторимость седовского видения, и осознанная - хотя и
не названная им - идея. То, что носил в себе и выговаривал в каждом
полотне художник - на языке живописи, естественно. А у самого Эдика есть
большое желание сказать, а вот что именно сказать - он не знает и не
узнает.
Вы думаете, он обижался? Нет. Гораздо проще. Мы просто не понимали друг
друга. С таким же успехом я мог с ним разговаривать на койне или суахили,
если бы знал эти языки, - понимания все равно не было. И не понимал я, к
чему эти разговоры насчет того, что видит он и должен пройти некий предел,
что растворение есть необходимая предоснова разделения, что состояние
длительности преходяще в состояние временности по внутренней
наполненности, что световые зависимости суть зависимости четырехмерности,
и т.д., то, что вряд ли встретишь у Седова, зато в избытке - на теплых
сборищах богемы. В одном мы, правда, друг друга поняли - в том, что надо
попытаться восстановить пару пропавших, скорее всего - сгоревших под
бомбежкой на Керченской переправе картин, а потом внимательно сравнить их
с уцелевшими копиями. Начать я ему разрешил через две недели - раньше
уложиться никак не мог. Зато теперь за материалы можно было не
беспокоиться.
Первым было небольшое полотно, продолжение седовского мифологического
цикла, "Поверженный циклоп". В памяти машины сохранились два эскиза, с
разными натурщиками, но с одним и тем же пейзажем. Работал он над ним чуть
больше десяти дней, потом я сам покрывал лаком, подобранным так, чтобы
побыстрее появились кракелюры. Хорошее полотно получилось. Иконический