"Юрий Иваниченко. Эдик - Валентин" - читать интересную книгу автора

настоящими трудностями; и хотя мог бы, наверное, их преодолеть, но не
стал. Очень хорошо, что не стал: я-то теперь точно знаю, в чем его
предназначение в жизни, в чем его истинные способности. А то, что он
может, угробив лет десять, здоровье и все прочее, намалевать приличное,
пусть даже неплохое полотно - разве важно? Все музеи живописи забиты,
одной картиной больше или меньше - какая разница? А вот проделывать такие
чудеса, вроде выставочного или предлагать такие ходы, как во время
недельки в течение практики, когда я допросил помочь зашедшим в тупик
ребятам, - это важно. Очень важно. В конце-то концов, сколько мы должны
плестись в хвосте, отставать от мирового уровня? Третья позиция - это
мало, надо вперед, и желательно обгонять, не догоняя... Но приходилось
приготовить совсем противоположный ход. Надо было заставить Эдика
поверить, что без живописи, а еще больше без московской художнической
богемы, никак он не проживет, никуда он не денется, погибнет в своей
Тьмутаракани, и великое искусство зачахнет, неосчастливленное.
Купил я _ни по чем_ пару картонов, и с помощью развеселого своего
соседа, искусствоведа по профессии, кооперативного фотографа по месту
службы, сочинил спич. Большой и убедительный, с вариантами, включаемыми в
зависимости от степени эдиковой готовности к возвращению.
И был в спиче один ход, которому я поначалу не придавал никакого
значения. Игорек, сосед мои, растрепал что-то насчет влияния и традиций
Валентина Седова. Где он такое увидел в двух несчастных картонах, ума не
приложу; хотел было вообще пассаж сей купировать, а потом решил - ладно,
мол, каши маслом не испортишь.
А оказалось, что именно это и решило дело. Эдик, заметьте себе, совсем
не такой наивный простачок, ясно вычислил, как именно к нему относилась
богемная братия, и от столкновения с суровой реальностью выставки, где он
был явно _худший_, причем худший не в сторону потрафления массовым вкусам,
и худший - не эпатажно - это все могло, как раз, обеспечить хоть какой-то
успех, - а худший в косноязычных попытках сказать большое слово. Пусть не
совсем новое - но тайное и недоговоренное некогда великим Валентином.
Вычислил Эдик - и его отъезд в Юго-Восточный филиал был связан отнюдь не
только и не столько с тем, что на распределении на него, с такими баллами
и заносчивым видом, покупателей не нашлось. Момент прозрения тогда на
парня накатил, завязать раз навсегда хотел с дурным глазом, стать звездою
там, где ему и сам бог велел светить.
Вот только грызла и грызла тихая тайная тоска, и мало что помогало
отогнать ее ненадолго, и ничего почти - надолго. Тут могло помочь только
время, и могло помочь, конечно, повышение уровня и сложности основной
работы. И вот здесь у Макея был прокол, придававший мне убежденности в
необходимости сманить Эдика Денисова. Убедился я в этом, когда проторчал
под предлогом командировки, обмена опытом и налаживания сотрудничества, в
филиале, в макеевском отделе. Себя я постарался, по крайней мере в первые
дни, никак не выдавать, а к тому, чем занят Эдик, присмотрелся. На девять
десятых - мелочевкой, пустяками, тем, что смогли бы не хуже, а может, и
лучше делать аккуратные девочки с техникумовским клеймом. Особого вреда,
конечно, Эдик не делал, и работа не очень его угнетала, но не шла ни в
какое сравнение с тем, на что он действительно способен и предназначен.
Потихоньку, кстати, узнал, как они оказались в Сокольниках. Смешно, и все
же факт: пари, обыкновенное - и некрупное - пари, и только змей Макей