"Сергей Михайлович Иванов. Утро вечера мудренее (о сне) " - читать интересную книгу автора

полусимволической форме поймавшей свой хвост змеи: мышление спящего, как
мы еще убедимся, отличается от мышления бодрствующего человека как раз
тем, что тяготеет к символике. Могла, конечно, ибо еще Лукреций сказал:

Если же кто-нибудь занят каким-нибудь делом
прилежно
Иль отдается чему-либо долгое время...
То и во сне ему снится, что делает то же.

Тем не менее мы чувствуем серьезную разницу между шестиугольником, в
каком бы обличье он ни предстал перед взором спящего, и поэмой в 68
тщательно отделанных строк, да к тому же производящей впечатление
законченного целого, а не фрагмента. Поток образов и слов, но не
отделанных, - вот с чем еще мы можем согласиться. Вагнеру снится не
увертюра, а ощущение погруженности в воду под звуки протяжных арпеджио,
Тютчеву снятся звуки - скрип полозьев и щебетанье ласточки, стихи же об
этом он сочиняет потом. Нет, шесть строк, восемь, двенадцать, но не
шестьдесят восемь! То был не сон, а полусон-полуявь, греза, транс, но не
сон.
Многие люди, засыпая, бормочут бессмысленные фразы, и часто эти фразы
состоят из рифмующихся кусочков. В английском еженедельнике "Нью
стейтсмен" была напечатана как-то коллекция этих фраз. Самой забавной была
признана та, которую произнес, засыпая, некий мистер Синглтон из Лондона:
"Only God and Henry Ford have no ambilical cord" (только у бога и Генри
Форда нет пуповины). Наши критики, говорил французский поэт Поль Валери,
постоянно смешивают понятия сна и поэзии. Но ни сон, ни греза не являются
непременно поэтическими. Во сне "наше сознание может быть наводнено, до
пределов насыщено порождениями некоего бытия, чьи предметы и сущности
кажутся, правда, теми же, что и при бодрствовании, хотя их значимости, их
отношения, формы их превращений и перестановок в корне меняются и с
несомненностью демонстрируют нам чаще всего в символической и
аллегорической форме мгновенные колебания нашей общей чувствительности, не
контролируемой чувствительностью специальных органов чувств. Так же
приблизительно складывается, развивается и, наконец, рассеивается в нас и
состояние поэтическое".
Отсюда явствует, заключает Валери, что поэтическое состояние есть
состояние абсолютно непредсказуемое, неустойчивое, стихийное, эфемерное,
что мы утрачиваем его, как и обретаем, чисто случайно. "Этого состояния
еще недостаточно, чтобы сделаться поэтом, так же как недостаточно увидеть
во сне драгоценность, чтобы найти ее при пробуждении сверкающей на
полу..." Мы не сомневаемся в том, что под влиянием опия и вдохновения
Кольридж испытал "поэтическое состояние". Возможно, ему приходили в голову
целые строфы, перекликавшиеся с образами, которые были вызваны чтением
одной книги Пэрчаса и воспоминаниями о другой. Все было; может быть, и
двести строк были, хотя и нуждались потом в тщательной обработке и
отделке, совершаемой только под контролем бодрствующего сознания. Но то
был не сон в обычном значении этого слова - не медленный сон в любой его
стадии и не сопровождаемый сновидениями быстрый, а, вероятнее всего, одно
из состояний бодрствования, которое мы испытываем редко, ибо редко
случается нам принимать опий и еще реже оказываемся мы такими поэтами, как