"Георгий Иванов. Страх перед жизнью " - читать интересную книгу автора

Если перечесть биографию Леонтьева, если потом ознакомиться с его
взглядами на жизнь, на церковь, на государство, на личность, мы увидим, как
близко все это к самой жгучей, самой современной современности.

О какой современности идет речь, я думаю, ясно само собой. На
пятнадцатом году большевистской революции, в пятнадцатую годовщину
Версальского договора - на вопрос, что такое современность, мы можем
ответить точно. Нравится нам это или нет, мы должны признать, что
современность - не столько английский парламент, сколько германский хаос, не
Ватикан, а фашизм, не новые мировые демократические республики, а огромное,
доведенное до предела страданий и унижений планетарное "перекати-поле", где,
как клеймо на лбу, горят буквы - СССР. Ватикан, английский король,
демократия, вековая культура, правовой порядок, совестливость, уважение к
личности - все это скорее "обломки прошлого", существующие лишь
постольку-поскольку. Настоящее - Рим, Москва, гитлеровский Берлин. Хозяева
жизни - Сталин, Муссолини, Гитлер. Объединяет этих хозяев, при некотором
разнообразии форм, в которых ведут они свое "хозяйство", - совершенно
одинаковое мироощущение: презрение к человеку.

И вот такое же точно презрение к человеку - страстное, органическое,
неодолимое, "чисто современное" презрение - было в крови у родившегося в
1831 году и умершего в 1891 году калужского помещика и консула в
Андрианополе.

* * *

Было два Леонтьева.

Был необыкновенно одаренный, увлекающийся, страстный, самолюбивый
человек. Он любил власть, блеск, деятельность, успех - и глубоко страдал,
видя, что, несмотря на всю свою исключительность, он никем не оценен, не
находит в жизни никакого применения, не имеет и того, что "имеют многие
скотоподобные люди". Сложные душевные кризисы сопровождали этот разлад между
тем, что "должно было бы быть", и тем, что было в действительности. Ясного
взгляда на жизнь этот Леонтьев не имел - это для него "в мире явлений нет
ничего достоверного, разве кроме конечной гибели". Это он пишет отчаянно:
"Выручайте, выручайте, друзья, а то очень плохо", - хотя отлично знает, что
нет у него таких друзей, которые могли бы его "выручить", как-то ему помочь,
чем-то обнадежить. Леонтьев-человек сам не знает, что же - любит он Россию
или презирает ее, верит в Бога или только боится "загробного возмездия",
способен на "высокую страсть", о которой романтически грустит в разговорах и
письмах, или такова уж его любовная "вера" - кроме бесследно проходящих
поверхностных увлечений никогда не знать серьезного чувства к женщине.
Леонтьев не может отдать себе во всем этом отчета: когда он пытается это
сделать, в его интонациях слышна растерянность, в голосе звучит глубокое,
неодолимое сомнение. Россия, Бог, византийство, эстетика - все, о чем
Леонтьев-теоретик так много, так настойчиво и "планомерно" говорит в своих
книгах, - для Леонтьева-человека большого значения не имеет, хотя он и
скрывает это, скрывает даже от самого себя. Но, по существу, - от юности до