"Ярослав Ивашкевич. Красные щиты [И]" - читать интересную книгу автора

забавно не вязалось с его вздернутым носом. Вечером Генрих появился
роскошно разодетый, все на нем сверкало; он и впрямь был очень красив,
даже Агнесса ласково улыбалась, на него глядя. Но о политике польских
князей из него не удавалось вытянуть ни слова. Он ничего не знал или не
хотел знать ни о Мешко, ни о Болеславе, не мог толком рассказать об их
намерениях. Разумеется, краковского удела они по доброй воле не отдадут
Владиславу, но вот с Силезией - дело спорное. Силезия ведь не просто
символ верховной власти или целостности Польши, это наследственная вотчина
Владислава, и, по крайней мере, сыновья его должны ее получить (*26).
Сразу было видно, что княгиня отлично разбирается в законах, право своих
сыновей на Силезию она обосновывала множеством доводов. Но, пожалуй, она
напрасно старалась, Генрих и так со всем соглашался, хотя имел на этот
счет свое особое мнение. Просто он не мог спорить с матерью Рихенцы.
Равнодушие Генриха в конце концов взбесило княгиню, она уже не могла
скрыть своего раздражения, что случалось с нею не впервые. Резко оборвав
разговор, Агнесса обратилась с каким-то приказанием к Добешу, который
находился при ней неотлучно. Это был высокий мужчина, в юности, вероятно,
стройный, а теперь отъевшийся, как боров, на княжеских хлебах. В его
польской речи чувствовался выговор горцев - он был родом из-за Сонча.
Когда-то Добеш служил у Петра Влостовича (*27), потом перешел к Владиславу
и остался ему верен и в радости и в горе. Добеш сыграл немаловажную роль в
коварном пленении Влостовича, которое всполошило всю Польшу. Он не
научился порядочно говорить ни на одном языке, и речь его была какой-то
невразумительной мешаниной немецких, латинских и горских выражений.
Добеш сопровождал княгиню Агнессу повсюду, не отходил от нее ни на шаг,
хотя из-за своей тучности двигался с трудом и мало чем мог услужить. Зато,
будучи почти членом семьи, он выказывал Агнессе самое глубокое и искреннее
почтение. Генрих тут впервые задумался над тем, какая важная персона его
невестка и каким почетом, вероятно, пользовался отец, если его старшему
сыну дали в жены столь высокопоставленную даму. Правда, брак этот
совершился и по любви, история была такая. Болеслава Кривоустого, не
привыкшего повиноваться чьим бы то ни было приказам, часто требовали к
императорскому двору, и он, чтоб отвязаться от назойливых немцев, послал
наконец на съезд в Галле своего старшего сына - пусть объяснит императору,
почему отец не является. На съезде этом Штауфены и Бабенберги объединились
в поддержке Лотаря (*28), но все же частенько грызлись. Там-то и
встретился Владислав с Агнессой. Воевода Пакослав, его сопровождавший,
договорился о сватовстве, и год спустя Агнесса прибыла в Польшу, а еще
через два года, после незаконного избрания Конрада, стала сестрой короля.
Больше всего удивило Генриха, что эта надменная немка - такой он всегда
ее считал - отлично говорила по-польски и только на этом языке обращалась
к Гертруде, Генриху и даже к Рихенце, хотя дочь предпочитала немецкий. И
двор ее состоял из поляков и даже русских; несколько досталось ей в
наследство от матери Владислава, а потом к ним присоединилось немало
девушек, приехавших с невесткой Агнессы. Генриху даже смешно стало, когда
в этой чисто немецкой среде, в стенах католического монастыря, где
почтенный Оттон блистал латынью, вдруг послышалась русская речь - это
Агнесса заговорила о чем-то с одной из служанок, видимо, прачкой. Смешно
ему стало и грустно - вспомнилась светлица Верхославы в Плоцке, ее русские
девушки и милый сердцу Киев. С этой минуты Агнесса показалась ему родным