"Ярослав Ивашкевич. Красные щиты [И]" - читать интересную книгу автора

- Еще бы! Ведь он сам нес меч при короновании, - вдруг прошипела
Агнесса. - И перед кем! Перед этим прощелыгой Лотарем, которого попы
обманом избрали! (*23) Знаем мы, что это за выборы были...
- Я полагаю, - спокойно возразил Оттон, - Болеслав поступал правильно,
не желая ссориться с кесарем. И ежели он когда-то чем-то поступился Лотарю
- так ведь не всей Польшей, а только Поморьем, - эка важность!
- Но те никогда бы этого не сделали! - надменно промолвила Агнесса.
- Кто - "те"?
- Предки его?
- Кто же? Герман? - засмеялся было Оттон, но, взглянув на смятенное
лицо Гертруды, сразу умолк. Такое неуважительное отношение к великим
предкам казалось ей ужасным кощунством. Вся пунцовая, она метала гневные
взгляды на Генриха - как он может это терпеть!
- Нет, не Герман. Те, другие - Щедрый, Восстановитель, Храбрый. Да, то
были короли! Слышишь, Генрих, князь сандомирский, то были короли! А знаешь
ты, о чем думал император Оттон Третий? (*35) Знаешь?
Генрих молчал. Ему чудилось, что под сводами кельи еще звучат, отдаются
эхом слова: "Генрих, князь сандомирский, то были короли!" - и перед его
глазами всплыли образы тех, кого с такой страстью называла Агнесса, и
многих, многих других, о ком он знал по рассказам придворных, рыцарей и
монахов. Говорили о них всегда с трепетом почтения и восторга: полтораста
лет, минувших со времени приезда кесаря в Гнезно, озарили событие и его
участников багрянцем легенды. Генрих вспомнил, как в краковском замке у
отца он, бывало, заходил в покои Храброго, где стены сложены из камня,
хотя сам-то замок деревянный. В этих покоях, примыкавших к часовне Герона,
царил таинственный полумрак, - казалось, в них еще витает дух этого
своевольного, жестокого, сильного человека, который менял жен одну за
другой, а сыновей и братьев держал в кулаке. Правое же крыло замка было
построено Щедрым в виде русского терема: на окнах наличники с кружевной
резьбой, крыша из листового золота, окрашенные в зеленый и красный цвета
башенки. Там обычно поселялись киевские торговые гости, и одна светлица в
этом крыле была сплошь обита тканью, на которой, в византийском вкусе,
были вышиты жемчугом целующиеся голуби в золотых медальонах. Говорили,
будто в той светлице умерла первая жена Кривоустого, Сбыслава, мать
Владислава; княгиня Саломея боялась туда заглянуть и, крестясь, с
отвращением вспоминала, как Сбыслава потребовала, чтобы ее хоронили
русские попы. Генрих словно видел перед собой мать, ее лицо, руки.
Задумчивым, мечтательным взглядом он следил за угасавшим на скалах
огненным закатом и уже не слышал, о чем говорят рядом. Грозный вопрос
Агнессы так и остался без ответа.
- Все знают, - продолжала она, - что последний Оттон был сумасброд, но
мы, члены императорской семьи, знаем еще и то, кому надлежало стать
соправителем Оттона. О чем ином мог он думать там, в Гнезно, когда решил
уйти в монастырь, уединиться в глухом уголке Италии и собственноручно
возложил на голову твоего деда королевскую корону, свою корону?.. А ты
сидишь тут, мечтаешь, пялишь глаза на горы! О, матушка твоя научила тебя
одному - печься о своем благополучии, чтобы исправно платили тебе мыта да
исполняли повинности - все эти повозы, проводы, подводы (*36), - да я и не
знаю, как они называются! Только бы хозяйство богатело, только бы везли в
Ленчицу побольше мешков с зерном да бочек с пивом - вот и вся ее забота о