"Борис Васильевич Изюмский. Тимофей с Холопьей улицы (Историческая повесть) " - читать интересную книгу автора

сморчок! Костьми стучит, пупок к хребтине прилип, а туда ж, распыхался! Да
я тя пальцем ткну - рассыплешься". Однако что-то в глазах Тимофея, во всем
облике его было такое, что не разрешило Кулотке грубить, вызвало еще
большее уважение к Тимофею, и он примирительно сказал, улыбнувшись:
- Ты со мной помягче, я на голову слабый.
Но Лаврентия после того не трогал.
Тимофей же во все время пути до Новгорода старался, как только мог,
дружелюбнее относиться к Лаврентию, даже подарил ему поясной нож с
черенком в серебре - единственное, что досталось ему в бою при Отепя.


Суда приближались к Новгороду. Еще с Ильменя, окруженного золотистым
прибрежным песком, все увидели купола Георгиевского собора. А когда
подплыли ближе к городу, он распахнулся во всей своей красе: с Детинцем,
обнесенным каменной стеной, с башнями-кострами у въездов, с кустами
церквей на Дворище, Торгу и Опоке, с валом, огибающим город, с посадами и
слободами, подступающими к широкому кольцу монастырей. Прямо от "концов",
от въездных ворот, уходили в неоглядную даль - на Водь и Карелу, на
Задвинье и Заволочье, на Печору и Пермь - дремучие леса новгородских
владений.
Было тихо. Низко летали чайки. Темно-синяя с золотой гривой туча
плыла по небу, отражаясь в Волхове, цепляясь крылом за высокую арку
радуги. Тимофей стоял в ладье в полный рост. Удивительно часто менял свой
облик Волхов! То становился неприветливым, сурово-свинцовым, то
зеленовато-розовым и нежным. Или вдруг серебрился щедро и весело, когда
улыбалось ему солнце, и тогда на душе светлело и хотелось петь о жизни,
что так многолика. "Где найти краски, чтобы написать сие?" - думал
Тимофей. Он жадно глядел на родной город, силясь угадать в этом сплетении
улиц и садов домик Ольги, с деревянным коньком на тесовой крыше, с
голенастой березой у ворот.
На ладьях забили в литавры и бубны, заиграли сурны.
Город встречал на мосту, у причалов, где вои сходили с судов.
- Слава храбрам! Слава! - неслись со всех сторон крики. Летели вверх
шапки, играли дудки-кувички, звонили благовестники.
Архиепископ встречал на Пробойной улице крестами, чудотворными
иконами и молебном. Мостовые, площадь заполнили игумены, протопопы,
дьяконы, иноки, певчие, пономари. Вышел весь священный собор, воеводы и
посадники. Народ обнимал храбров, нес их на руках; голосили жены и матери
погибших, неистовствовали колокола...
Крестный ход остановился с молитвой у образа богородицы,
нарисованного на городских воротах. Курились кадильницы, склонялись
серебряные опахала-рипиды, слышалось церковное пение, и весь этот шумный
людской поток двинулся к храму премудрой Софии, что по-прежнему величаво
возвышался молчаливыми стенами. Казалось, они впитали в себя все солнце,
что скупо отвела природа и холодному Волхову, и суровым окрестностям
города, и потому так щедро серебрились.
Вечером, после всенощной, во владычных палатах начался боярский пир -
чествовали Мстислава. А на Рогатице, Нутной, Чудинцевой улицах расставили
столы для храбров - город угощал ратников мирской бражкой.