"Сергей Яковлев. Письмо из Солигалича в Оксфорд" - читать интересную книгу автора

решимость во что бы то ни стало вылезти из общей шкуры. Иначе отчего бы в
литературе нашей, такой, в общем, демократичной и совестливой, столько
места отводится испанцам с их острыми мечами и беззаветной отвагой, евреям
с их золотыми монетами, немцам с их трудолюбием и упорством, англичанам с
их познаниями и надменностью?
...загнем рукоять на столовом ноже и будем все хоть на день, да испанцы.
Что у народа на уме, то у поэта на языке. Если бы каждый со смирением
нес свой крест, откуда бы тогда, спрашивается, столько подспудного
влечения к ярким чертам и сильным чувствам, ко всему характерному у
народа, на плоской физиономии которого, если верить Чаадаеву, от роду
написана немота?
Да, судьбу действительно можно переменить. Иногда это удается. Тут
лучше подходит другое слово: переломить. Для этого нужны очень веские
причины, непреодолимые обстоятельства, которые одни только и оправдывают
преступление (а иная судьба неизбежно связана с преступлением- как минимум
против самого себя, своей природы). И придется смириться с уроном. В
эмоциональном отношении ина жизнь, даже если сложится удачно, будет
достаточно бледной копией предыдущей жизни, какой бы серой та ни казалась,
ибо запас физических и нравственных сил человека весьма и весьма
ограничен. Снимая копию с копии, теряем еще больше. Это к тому, что нельзя
постоянное стремление к иной судьбе обратить себе на пользу. Можно в
порыве безудержной страсти стащить чужое, владеть им и даже радоваться
своему беззаконному приобретению, но нельзя вечно желать чужого и этим
желанием жить.
И еще: разрешима ли задача, над которой бился Чаадаев, - может ли
переломить свою судьбу целый народ?
Если бы я сохранил в Англии ясность ума, я бы догадался, что ни у
Борисевича, ни тем более у не-Васина мне нечего искать сочувствия и
поддержки. Они там были такими же несчастными транзитниками, как мы здесь,
так же ждали счастливого номера, уповая теперь, конечно, на московскую
лотерею. А на что еще им было уповать?
Закончив статью, я тут же отнес ее знакомому редактору. Он куда-то
сильно спешил, нам не удалось перекинуться даже парой фраз, я услышал
только:
- Как немного освобожусь, старик, сразу примусь за нее. Ночью буду
читать, честно! А завтра утром позвоню.
Наутро звонка от редактора, конечно, не последовало. Не позвонил он и
на второй, и на третий день. Я решил терпеливо ждать: дело касалось,
помимо самой статьи, моей будущей работы в этой газете, и проявлять
излишнюю назойливость в такой ситуации было неловко.
За те дни, пока я расслаблялся с чувством хорошо выполненного важного
дела, случилось два более или менее примечательных события. Первым стало
письмо от Олега, моего спасителя в Хитроу. Он сообщал, что готовится к
новой научной командировке в Оксфорд и копит деньги на черный костюм,
чтобы не стыдно было сесть за Нigh Table рядом с облаченными в мантии
учеными мужами. Второе событие было не столь неожиданным и куда менее
приятным: в одной из самых респектабельных газет появилось открытое
обращение ряда лиц к правительству. Смысл его сводился к тому, что наш
народ за годы советской власти привык к плетке и обращаться с ним для его
же пользы нужно как со скотом, а не то эти бесноватые свиньи кинутся с