"Сергей Яковлев. Письмо из Солигалича в Оксфорд" - читать интересную книгу автора

расходились каждый по своим делам. Жила Ольга Степановна, как и моя тетка,
одна в собственном домике, как можно догадываться - нелегко, но на жизнь
никогда не жаловалась.
- А это вам зачем? - с ходу грубовато спросила Ольга Степановна про
сооружение на калитке, в которое я как раз вбивал последний гвоздь.
В ответ я только махнул рукой. Объяснять было слишком долго.
Она поинтересовалась, надолго ли я приехал и не нужно ли мне чего.
Приехал, отвечал я, жить - и прежде всего намерен сделать это место
пригодным для жизни; на сколько - пока сам не знаю.
Ольга Степановна деловито прошлась вместе со мной по дому и провела
инвентаризацию. Печка, по ее мнению, была вполне приличная, ее следовало
лишь кое-где замазать глиной и побелить. А если и потолок побелить да
заменить обои, станет совсем уютненько. С неожиданной для ее возраста
сноровкой Ольга Степановна забралась в чулках на скрипучий стул (резиновые
сапоги она оставила при входе, несмотря на мои возражения, и ступала по
грязному полу без обуви) и потыкала кухонным ножом балку под потолком,
после чего лишь плотнее сжала губы и сурово покачала головой.
Про окна заметила:
- Щели нужно заткнуть, не то к утру так выстудит, что закоченеете!
Я представил еще и на окнах ту прелую ветошь, что торчала в доме изо
всех щелей и пазов, и неопределенно хмыкнул, однако смолчал.
А вот когда она показала пальцем на груду мусора под кроватью и
безапелляционно сказала:
- Это вы, конечно, уберете! - не выдержал и возразил:
- Нет, не уберу, Ольга Степановна. Не потому, что люблю грязь, но мне
просто некогда этим пока заниматься. Видите, пол накренился, стены падают?
О каком уюте можно говорить в таком доме? Пока не поправлю основу -
никакого марафета! Иначе я буду только обманывать себя.
Я высказал все это напористо и с некоторым даже вызовом, меньше всего
руководствуясь здравым смыслом. Подметать и мыть пол, вытирать пыль,
убирать мусор все равно нужно - да я уже и начал этим заниматься. Но Ольга
Степановна олицетворяла для меня в ту минуту недоброкачественность и
забитость русской жизни, нашу притерпелость к нищете и особое умение
делать эту нищету по-своему уютной: недокрасить пол под комодом,
недоклеить обоями стену за сервантом - ведь не видно! - зато накрыть то и
другое кружевными скатерками. Все уловки этого прозябания в лачугах из
бревен и соломы, по выражению Чаадаева, я хорошо помнил из детских еще
наблюдений за жизнью тетки. (Не знаю, почему так вышло, что вина легла на
бедную Ольгу Степановну, ибо сама она являла полную противоположность
когда-то нарисованному Чаадаевым нашему национальному портрету:
немота лиц, беспечность жизни, равнодушие к добру и злу... Лицо имела
выразительное; временами на нем проступали, может быть, даже чересчур
жесткие черты, говорящие о непреклонном характере. И разве только слепой и
глухой мог упрекнуть ее в беспечности и равнодушии.) В общем-то, я воевал
с самим собой, с теми вялостью и равнодушием, что гнездились и в моей
душе. Мне не нужна была в Солигаличе просто какая-никакая крыша над
головой; крыша-то, по правде говоря, мне здесь была совсем не нужна (я не
мог представить себе, чем буду в этом заштатном городке заниматься, не
мыслил постоянной жизни и работы вне столиц). Мне требовалось создать
нечто совершенное, своего рода храм, чтобы доказать себе и другим, что эта