"Филис Дороти Джеймс. Неженское дело" - читать интересную книгу автора

кружкам. Что кто-то другой вскрывает себе вены, их мало касалось, но
зловещий крабик страха вцепился клешней в мозг каждому. Даже у Мэвис был
такой вид, словно она только что видела, как эта клешня мелькнула где-то
между бутылками.
- Ты, должно быть, подыщешь теперь другую работу? - спросила Мэвис. -
Не сможешь же ты тянуть на себе агентство одна. Неженское это дело.
- Ничем не хуже, чем торчать за стойкой. Тебе тоже всякий народ
попадается.
Женщины посмотрели друг на друга, и между ними промелькнул обрывок
безмолвного диалога, слышного и понятного им одним.
"Только не рассчитывай, что теперь, когда он умер, записки для
агентства будут по-прежнему передавать через тебя".
"Думать не думала об этом!"
Мэвис принялась яростно протирать кружку, не сводя глаз с лица
Корделии.
- Интересно, что скажет твоя матушка, если узнает, что ты решила
продолжать это дело одна?
- Мать у меня была только в первый час моей жизни, так что об этом я
могу не беспокоиться.
Корделия заметила, что ее ответ поверг их в смущение, и она еще раз
поразилась способности старших приходить в замешательство при столкновении с
самыми простыми вещами и в то же время преспокойно переваривать чудовищные
порции самой извращенной и шокирующей чепухи. Однако воцарившаяся тишина
означала, что с этой минуты ее хотя бы оставят в покое. Она взяла кружку с
тарелкой, устроилась за столиком у стены и задумалась о своей матери, без
всякой, впрочем, сентиментальности. Пройдя сквозь обездоленное детство, она
постепенно разработала теорию компенсации. Воображение рисовало ей, что она
получила всю любовь и ласку, которые обычно отпускаются людям на всю жизнь,
всего за один час, не испытав при этом ни разочарований, ни обид. Отец
никогда не рассказывал Корделии о смерти матери, а она избегала
расспрашивать, страшась услышать, что мама не успела даже подержать ее на
руках, что умерла, не приходя в сознание, и так и не узнала, что у нее
родилась дочь. От веры в любовь матери она не рисковала пока отказываться
полностью, хотя с годами необходимость в ней ослабевала.
Маленькая группа у стойки бара вернулась к своим разговорам. Между их
плечами она видела собственное отражение в большом зеркале над стойкой.
Густые светло-русые волосы, а черты лица такие, словно некий великан положил
одну руку ей на голову, а другую - под подбородок и бережно сжал ладони.
Глаза большие, они кажутся карими под тенью челки, хотя на самом деле -
зеленовато-серые. Широкие скулы, детский припухлый рот. Лицо кошки, подумала
она, именно такого украшения и не хватает среди разноцветных бутылок в пабе
Мэвис. Несмотря на его обманчиво юный вид, это лицо могло становиться
замкнутым и непроницаемым. Корделия рано научилась стоицизму. Все ее
приемные родители, которые, конечно же, по-своему хотели ей добра, требовали
от нее в ответ на заботу только одного - она должна была быть счастлива. Она
быстро сообразила, что показаться несчастливой было чревато риском потерять
их любовь. В сравнении с этими детскими уроками скрытности все остальные
хитрости давались ей легко.
Она заметила, что к ее столику пробирается Сноут. Он уселся рядом с ней
на скамью, его толстая ляжка, обтянутая твидом, прижалась к ее ноге. Она не