"Генри Джеймс. Письма Асперна" - читать интересную книгу автора

него. Мы себя утешали мыслью, что в предпринятых нами публикациях - кое-кто,
кажется, и сейчас находит, что мы в них переусердствовали, - лишь косвенно,
полунамеком затрагивалось то, что было связано с мисс Бордеро. Странно
сказать, но даже располагай мы письменными свидетельствами, о судьбе которых
нам не раз доводилось задумываться, это был бы самый нелегкий для биографа
материал.
Гондола остановилась, старый дворец был перед нами - одно из тех
венецианских строений, за которыми это пышное название сохраняется, даже
если они вконец обветшали. "Что за прелесть! Он весь серо-розовый!" -
воскликнула моя спутница, и, пожалуй, точней его нельзя было описать. Дом
простоял не так уж долго, два-три столетия, не более, и вид у него был не
столько запущенный, сколько присмирело-унылый, точно от сознания, что жизнь
не удалась. Но широкий фасад с каменной лоджией во всю длину piano nobile,
или парадного этажа, был не лишен архитектурной затейливости, подчеркнутой
обилием пилястров и арок, а предзакатное апрельское солнце румянило
облупившуюся от времени штукатурку в простенках. Выходил он на чистый, но
угрюмый и довольно пустынный канал, по сторонам которого тянулись узкие
тротуары.
"Сама не знаю отчего, - сказала миссис Прест, - но мне этот уголок
всегда казался скорей голландским, чем итальянским, пусть здесь и нет
островерхих крыш, а похоже больше на Амстердам, чем на Венецию. По тому ли,
по другому ли, но уж очень кругом опрятно, глаз не привык, и хоть вдоль
берега можно пройти пешком, но пешеходов почти не встретишь. Во всем этом
есть какая-то натянутость, если вспомнить, где мы находимся, точно в
протестантском воскресенье. Может быть, люди просто побаиваются барышень
Бордеро. Ведь они слывут чуть не колдуньями".
Но помню, что я ей отвечал, - меня беспокоили два новых соображения.
Первое заключалось в том, что если старуха живет в таком большом,
внушительного вида доме, значит, не так уж она бедна и едва ли соблазнится
случаем отдать две-три комнаты внаем. Я высказал это опасение миссис Прест,
но та сразу же возразила: "Если б она жила в доме поменьше, о каких бы
комнатах для сдачи внаем могла идти речь? Ютись она в тесноте, у вас не
нашлось бы предлога для знакомства с ней. К тому же здесь, в Венеции, и
особенно в этом quartier perdu [*Глухой квартал (франц.)] большой дом ровно
ни о чем не свидетельствует, можно жить в таком доме и терпеть крайнюю
нужду. Есть полуразвалившиеся старые palazzi [*Дворцы (итал.], которые вы
можете снять за пять шиллингов в год, была бы охота. Что же до их обитателей
- о нет, но зная Венецию, как я ее успела узнать, вы и представить себе не
можете положение этих людей. Они живут ничего не тратя, потому что тратить
им нечего". Второе соображение, которое у меня возникло, связано было с
высокой голой стеной, огораживавшей небольшой участок около дома. Я назвал
ее голой, но она порадовала бы глаз художника пестротой пятен, образованных
слезшей побелкой, заделанными трещинами, оголившимся кирпичом, бурым от
времени, а над нею торчали верхушки чахлых деревьев и остатки полусгнившего
трельяжа. Видимо, при доме был сад, и мне пришло в голову, что это может
послужить искомым предлогом.
Я смотрел из гондолы на всю картину, залитую золотым светом Венеции, до
тех пор, пока миссис Прест не спросила, намерен ли я тотчас начать
действовать (и следует ли ей в этом случае меня дожидаться) или же предпочту
приехать в другой раз. И тут, признаюсь, я выказал малодушие - не сумел