"Генри Джеймс. Поворот винта" - читать интересную книгу автора

снова добивались замечательных результатов. Они делали свои незамысловатые
уроки так, как будто любили их, и в силу своей одаренности проделывали
чудеса, заучивая наизусть стихи и прозу. Они не только являлись передо мной
тиграми или римлянами, но и героями Шекспира, астрономами и мореплавателями.
Это было настолько странно, что я и по сию пору не могу найти иного
объяснения: по-видимому, это было связано с моим неестественно безразличным
отношением к тому, чтобы подыскать другую школу для Майлса. Помню только,
что я решила оставить на время вопрос открытым, а это решение, вероятно,
возникло потому, что ум его проявлялся все разительнее. Он был слишком умен,
и плохая гувернантка, пасторская дочка, не могла ему повредить; самой
необычной, если не самой яркой нитью в этой моей вышивке мыслями было
впечатление (если б я посмела на нем остановиться), что его духовная жизнь
находится под каким-то сильно возбуждающим влиянием. Если нетрудно было
сделать вывод, что такому мальчику можно и не спешить со школой, то
бросалось в глаза и то, что "выгнать" такого мальчика - более чем
удивительно для учителя. Позвольте мне прибавить, что в их обществе - а я
теперь старалась никогда не оставлять их - мне не удавалось напасть на
верный след. Мы жили в облаках музыки и любви, успехов и любительских
спектаклей. Музыкальное чутье в каждом из них было чрезвычайно живым, но
старший в особенности обладал удивительным даром схватывать и запоминать.
Фортепьяно в классной комнате рассыпалось невообразимыми пассажами под его
пальцами; а когда этого не было, то по углам комнаты шла болтовня,
сочинялись сказки, и некоторым сказкам приделывался конец в самом веселом
духе, для того чтобы поразить меня чем-то новым. Я сама тоже росла с
братьями, и для меня не было открытием, что девочки иной раз рабски
преклоняются перед мальчиками. Но вот нашелся на свете мальчик, который
проявлял к слабому полу - более слабому и по возрасту и по разуму - столько
утонченного внимания, что это превосходило всякое вероятие. Оба жили очень
согласно, и сказать, что они никогда не ссорились и не жаловались друг на
друга, значило бы воздать им слишком преувеличенную похвалу за их
необычайную кротость. И в самом деле, иной раз, впадая в такое
преувеличение, я замечала по некоторым признакам, что они договорились между
собой, чтобы один из них отвлекал и занимал меня, пока другой ускользал
куда-то. Во всякой дипломатии, мне кажется, есть "наивная" сторона, и если
мои питомцы и обманывали меня, то, конечно, с минимальной грубостью. И
совсем в другом проявилось это свойство после временного затишья.
Мне кажется, что я и в самом деле топчусь на месте: мне надо решиться
на этот шаг. Продолжая рассказ о той, что было омерзительного в усадьбе
Блай, я не только бросаю вызов свободомыслию, что меня мало трогает, но - а
это совсем другое дело - переживаю снова то, что мне пришлось перенести. Я
снова прохожу весь мой путь до конца. Настал внезапно час, после которого,
как мне кажется, когда я оглядываюсь на прошлое, все стало сплошным
страданием; но я, по крайней мере, дошла до самой сути дела, а прямой путь к
выходу есть, без сомнения, путь вперед. Однажды вечером - к этому вечеру
ничто меня не подводило и не подготовляло - я ощутила такое же холодное
дыхание, каким повеяло на меня в ночь моего приезда, но о нем, как более
легком (о чем я уже говорила), у меня не осталось бы в памяти и следа, будь
мое последующее пребывание в усадьбе менее тревожным. Я еще не ложилась, я
сидела и читала при двух свечах. В усадьбе Блай была целая комната, полная
книг - среди них и пользовавшиеся недоброй славой романы прошлого века,