"Генри Джеймс. Зверь в чаще" - читать интересную книгу автора

письме к Мэй Бартрем о том, что великое событие, которое, по его
безошибочному предчувствию, припасали ему боги состоит, судя по всему, ни
много ни мало в ее нынешней покупке собственного дома, поскольку оная
покупка столь сильно его затрагивает. То было первое возвращение к разговору
в Везеренде - до сих пор они в таких возвращениях не нуждались; но когда она
написала в ответ, уже после того, как изложила свои новости, что
отказывается допустить мысль, будто его ни с чем не сравнимое тревожное
ожидание завершится подобной малостью, Марчер даже подумал - а не рисует ли
себе мисс Бартрем его будущее еще более исключительным, чем кажется оно ему
самому? Так или иначе, но постепенно, с ходом времени, Марчеру пришлось
убедиться: она непрерывно всматривается в его жизнь, судит о ней, взвешивает
ее в свете того, что знает о нем и что с годами вошло у них в обычай
называть не иначе как "истинной правдой о нем". То была его всегдашняя
формула, и Мэй Бартрем усвоила ее так неприметно, что, оглядываясь назад, он
не мог бы сказать, когда именно она, по его выражению, целиком влезла в его
шкуру или сменила великодушную снисходительность на еще более великодушную
веру.
При этом у него всегда была возможность заявить, что она считает его
всего лишь безвредным маньяком, и поскольку в конечном счете это определение
отличалось многозначностью, Марчер охотно прибегал к нему, характеризуя их
дружбу. Не сомневаясь в том, что он свихнулся, мисс Бартрем, тем не менее,
относится к нему с симпатией, оберегает его от всех прочих, как добрая и
мудрая сиделка, которая не получает платы, но зато искренне развлекается и,
не связанная ни с кем тесными узами, заполняет досуг вполне благопристойным
занятием. Для всех прочих он, разумеется, странный человек, но только она,
она одна знает, чем и, более того, из-за чего он странный, поэтому так умело
расправляет складки спасительного покрова. Переняв у него тон, который обоим
мнился веселым, как переняла и все остальное, Мэй Бартрем, однако, умела с
присущим ей безошибочным тактом убедить чуткого Марчера, что безоговорочно
ему верит. Во всяком случае, она неукоснительно называла тайну его жизни
"истинной правдой о нем" и на редкость искусно создавала впечатление, будто
этой тайной проникнута и ее собственная жизнь. Вот почему Марчер неизменно
чувствовал, что она все принимает в расчет - иного названия для этого у него
не было. Он и сам старался все принять в расчет, но сравниться с ней не мог
хотя бы по той причине, что, занимая более выгодный наблюдательный пост, она
следила за продвижением его горестной одержимости на путях, которые от него
были скрыты. Марчер знал, что он чувствует, а она знала, как он при этом
выглядит; он помнил каждое существенное дело, от которого изменнически
увильнул, а она могла бы высчитать, сколько таких дел накопилось - другими
словами, сколько Марчер сделал бы, не будь у него этого груза на душе, и,
следовательно, могла бы объяснить, почему при всех его способностях он
оказался неудачником. Сверх того, она проникла в тайну разрыва между
внешними формами его жизни - малоприметной государственной службой, обменом
приглашениями и визитами с лондонскими приятелями, заботами о небольшом
наследственном имуществе, о собранной им библиотеке, о загородном саде - и
жизнью внутренней, настолько отстраненной от этих форм, что все поведение
Марчера, все, хоть сколько-то заслуживавшее этого названия, превратилось в
сплошное лицедейство. А в результате - маска с намалеванной идиотически
приветливой улыбочкой, меж тем как глаза, глядевшие из прорезей, выражали
совсем другое. Но хотя прошли годы и годы, тупоумный свет так до конца этого