"Генри Джеймс. Пресса" - читать интересную книгу автора

подобным целям, но поразило ее другое - как без материала, без мыслей, без
повода, без единого факта и притом без чрезмерного вранья он сумел
прозвучать с такой силой, словно бил на балаганном помосте в барабан. И при
всем том не выказал излишней предвзятости, ничем не досадил ей, ничего и
никого не назвал и так ловко подбросил Чиппендейл-клуб, что тот легким
перышком влетел в строку за много миль от истинного своего местоположения.
Тридцать семь пресс-агентств уже выслали своему клиенту тридцать семь
вырезок, чтобы, разложив тридцать семь вырезок, их клиент мог разослать их
по знакомым и родственникам, по крайней мере оправдав тем самым понесенные
затраты. Однако это никак не объясняло, зачем ее приятелю понадобилось брать
на себя лишние хлопоты - потому что хлопот с этой статейкой было немало;
зачем, прежде всего, он урывал у себя время, которого ему и так явно
недоставало. Вот в чем ей предстояло немедленно разобраться, меж тем как все
это было лишь частью нервного напряжения, вызванного большим, чем когда-либо
прежде, числом причин. И напряжение это длилось и длилось, хотя ряд дел, с
ним не связанных, почти так же плотно ее обступил, и потому минула без
малого неделя, прежде чем пришло облегчение - пришло в виде написанной кодом
открытки. Под открыткой, как и под бесценным "Взглядом", стояли инициалы "Г.
Б.", Мод назначалось время - обычное для чаепития - и место, хорошо ей
знакомое, ближайшей встречи, а в конце были приписаны многозначительные
слова: "Жаворонки прилетели!"
В назначенный Байтом час она ждала его за их начищенным, как палуба,
столиком, наедине с горчичницей и меню и с сознанием, что ей, пожалуй,
предстоит, хочет она того или нет, столько же выслушать от него, сколько
сказать самой. Поначалу казалось, так оно, скорее всего, и произойдет, так
как вопросы, которые между ними возникли, не успел он усесться, были
преимущественно именно те, на каких он сам всегда настаивал: "Что он сделал,
что уже и что осталось еще?" - вот такому дознанию, негромкому, но
решительному, он и подвергся, как только опустился на стул, что не вызвало у
него, однако, ни малейшего отклика. Немного погодя она почувствовала, что
его молчания и позы с нее хватит, а если их мало, то уж его выразительный
взгляд, буравящий ее, как никогда прежде, ей совершенно нестерпим. Он
смотрел на нее жестко, так жестко - дальше некуда, словно хотел сказать:
"Вот-вот! Доигралась!", что, по сути, равнялось осуждению, и весьма резкому,
по части интересующего их предмета. А предмет этот был, ясное дело,
нешуточный, и за последнее время ее приятель, усердно им занимаясь, явно
осунулся и похудел. Но потрясла ее, кроме всего прочего, одна вещь: он
проявлялся именно так, как ей бы хотелось, прими их союз ту форму, до
которой они в своих обсуждениях-рассуждениях еще не до-шли, - чтобы он,
усталый, возвращался к ней после тьмы дел, мечтая о шлепанцах и чашке чая,
ею уже приготовленных и ждущих в положенном месте, а она, в свою очередь,
встречала его с уверенностью, что это даст ей радость. Сейчас же он был
возбужден, все отвергал и еще больше утвердился в своем неприятии, когда она
выложила ему новости - начав, по правде сказать, с вопроса, который первым
подвернулся на язык:
- С чего этo тебе понадобилось расписывать этого тютю Мортимера
Маршала? Не то что бы он не был на седьмом небе...
- Он таки на седьмом небе! - поспешил вставить Байт. - И крови моей не
жаждет. Или не так?
- Разве ты расписал его ради него? Впрочем, блестяще. Как ты это