"Генри Джеймс. Пресса" - читать интересную книгу автора

размышлениям. И, уж наверное, не стоит напоминать ему, что она лишь хотела
его подразнить, потому что это, прежде всего, опять-таки навело бы его на
мысль, будто она пытается (вопреки тому, что говорит зеркало) прибегать к
женским уловкам - возможно даже, пускала их в ход, завтракая в шикарных
апартаментах со всякими напористыми особами, и потому что, во-вторых, это
выглядело бы так, будто она провоцирует его возобновить свое предложение.
Далее и более всего ее одолевало одно сомнение, которое уже само по
себе взывало к осмотрительности, из-за чего она, в ее нынешнем смятенном
состоянии, чувствовала себя крайне неуютно: теперь, задним числом, она
испугалась, не вела ли она себя глупо. Не присутствовал ли в ее разговорах с
Байтом о Маршале этакий налет уверенности в открывающихся перед ней
возможностях, этакая бурная восторженность? Hе доставляло ли ей удовольствие
думать, что этот оболтус Мортимер и впрямь к ней льнет, и не имела ли она на
него - в мыслях - кое-какие виды, заполняя будущее картинами забавных с ним
отношений? Она, конечно же, считала все это забавным, но разве таким уж
невозможным, немыслимым? Немыслимым это стало теперь, и в глубине души она
понимала, каков механизм происшедшей с ней перемены. Он был непростым, этот
механизм, - но что есть, то есть; оболтус стал ей нестерпим именно потому,
что она ожесточилась против Байта. Байт не был оболтусом, и тем досаднее,
что он воздвиг между ними стену. В эту стену она и утыкалась все эти дни. И
она никуда не девалась, эта стена, - Мод не могла дать себе ясный отчет
почему, не могла объяснить, что же такого ee сотоварищ сделал дурного и по
какой шкале он поступил дурно, очень дурно - как ни верти, она не могла
через это перешагнуть, что, впрочем, лишь доказывало, как сильно она,
спотыкаясь, старалась. И этим ее усилиям был принесен в жертву автор
"Корисанды" - на чем мы, пожалуй, можем остановиться. Но не бедняжка Мод. Ее
поражала, поражала и неизменно притягивала таинственность и двусмысленность
в проявлении некоторых ее импульсов - непроглядная тьма, окружавшая их
слияния, противостояния, непоследовательность, непредсказуемость. Она даже,
страшно сказать, поступилась своей прямолинейностью - отличавшей ее, она
чувствовала, не меньше, чем Эджвер-Род и Мейда-Вейл, [4] - и вела себя с
недопустимой непоследовательностью - и это на неистовом Стрэнде, где, как ни
в одном другом месте, надо под угрозой копыт и колес мгновенно решать,
переходить или нет. У нее бывали минуты, когда, стоя перед витриной и не
видя ее, она чувствовала, как невысказанное наваливается на нее тяжким
грузом. Однажды она сказала Говарду, что ей всех жаль, и в эти минуты,
волнуясь и беспокоясь за Байта, жалела его: он жил в страшном напряжении,
которому не видно было конца.
Вce до крайности смешалось и перепуталось - каждый обретался в своем
углу, каждый со своей неразрешимой бедой. Она - в своей Килбурнии, ее
приятель - где его только ни носило? - везде и всюду; миссис Чернер, при
всех своих нижних юбках и мраморных ваннах, в собственном доме на краю
Парк-Лейн; а что касается Бидел-Маффета, одному Богу известно, где. И это
делало всю историю совершенно непостижимой: бедняга, надо полагать, был
готов прозакладывать собственную голову, если только она еще оставалась у
него на плечах, чтобы найти щель, где бы он мог затаиться; он, как нетрудно
догадаться, pыскал по Европе в поисках такой щели, недоступной для прессы, и
где он, возможно, уже отдал Богу душу - что еще к этому времени оставалось
предположить? - обретя в смерти единственную возможность не видеть, не
слышать, не знать, а еще лучше, чтобы о нем не знали, не видели его и не