"Александр Яшин. Вместе с Пришвиным" - читать интересную книгу автора

другой топор - сошел с лыж, но провалился по пояс в сугроб, ухнул, как в
медвежью берлогу, и, с трудом вскарабкавшись на лыжи, снова двинулся за
жердью.
Все начали осматриваться, поправлять пояса, проверять,- в который раз!
- есть ли в стволах патроны.
А я, разнесчастный человек, опять стал думать о том, как опишу эту свою
встречу с медведем, и не упустить бы чего-нибудь, и нельзя ли извлечь,
высосать какое-нибудь стихотворение из всего происходящего,- давно я уже не
писал стихов! - только бы зацепочку какую-нибудь найти, изюминку бы, мыслю
бы!..
- Давай, ребята, нечего раздумывать! - Это подошел с вырубленной
островиной Вадим Каплин. Он, наверно, плюнул сейчас на свое писательское
призвание - не до того! Ружье у него на плече, на другом - длинная
сучковатая жердь. На таких жердях с сучьями, островинах, развешивают
скошенный горох для просушки: тот же озорoд, стог, но тонкий, почти
просвечивающий, и продувается насквозь. Медведя выживать из берлоги лучше
островиной, а не гладкой жердью, потому что острые сучья заставляют его
вылезать на свет неторопливо, и целиться в него легче.
- Давай, ребята, надо подходить! - командует опять Сорокин. Он все
говорит шепотом.- Сашка, бери влево (Сашка - это я) - стрелять сбоку легче и
другим не помешаешь. Вадим, подожди, номера займем. Валька (Валька - это
Сажин), становись справа, вон - к сушине. Далеко? Нет, метров восемь, в
самый раз.
Валька быстро скользит к своему номеру и сваливается с лыж, как с
рельсов. Самый рослый из нас, он все-таки проваливается в сугроб по грудь и,
ничего не видя, начинает плясать на месте, приминать, притаптывать снег. Уши
его шапки с длинными шнурками от ботинок мотаются то вверх, то вниз.
- Шурка,- шипит он мне (Шурка - это тоже я),- отаптывайся!
Я прыгаю с лыж, рассчитывая, что так же провалюсь, но на моем номере
снег оказался мелким. "Хуже это или лучше? - думаю я.- Чело, вот оно, перед
глазами. В случае чего и укрыться некуда, а в снегу я был бы, как в окопе. В
окопе? Чепуха!.."
Приминаю снег пошире, топчусь. Валенки у меня большие, брюки ватные,
тужурка меховая, летная, полученная в "Литературной газете" еще для поездки
в Приморье, очень теплая, шапка сурковая, китайская, жаркая. Вероятно, от
меня идет пар гораздо сильнее, чем из медвежьей берлоги. Наде было и мне
надеть ватник, "куфайку", как говорят здесь, в "куфайках" все мои товарищи,
им жарко не будет. И патронташи у них поверх ватников, а у меня под меховой
тужуркой.
Пашка Сорокин становится шагах в пяти от меня, и я вдруг увидел, что
глаза у него смеются.
- Ну, что? - весело спрашивает он.
Вот черт!
И опять где-то скрипнуло дерево. Снег белый, глубокий, небо мутное,
зимнее, лес кругом; что еще можно заметить в последнюю минуту!
- Эй, хозяин! - заорал вдруг над самым моим ухом Сорокин.- Вылезай,
перевыборы! - Он настроен по-озорному. Разве уж такое это привычное дело -
бить медведя?
Хозяин не отозвался. Видит он нас или не видит?
-- Эй, хозяин! Сдавайся!