"Бен Джонсон. Варфоломеевская ярмарка (Комедия в пяти актах)" - читать интересную книгу автора

каждый кабак, спускаться в каждый погреб, он все заметит, все измерит, все
проверит: и колбасы, и горшки, и жестянки; для этого ему понадобятся только
шнур да палка. Он и буханки хлеба взвесит на руке, а потом из дому пошлет за
ними и раздаст колбасы - беднякам, хлеб - голодным, а драчену - ребятишкам.
Он сам все искоренит, не доверяя своим изолгавшимся служащим. Он все сделает
сам. О, если бы все люди, стоящие у власти, последовали этому достойному
примеру! Ибо мы, люди, облеченные доверием общества, - что мы знаем? И что
мы можем знать? Мы слышим чужими ушами и видим чужими глазами. Кто
осведомляет нас обо всем? Глуповатый полицейский да сонный сторож! Такие
иной раз клевещут "по должности", как они выражаются, а мы, тоже "по
должности", принуждены им верить. Вот совсем недавно они заставили меня -
понимаете, даже меня! - принять честного и усердного хранителя веры за
католического попа, а благонравного учителя танцев - за сводника. Вот каким
ошибкам подвержены мы, находясь на высоких постах. Все наши сведения -
неточны, а все наши осведомители - мошенники; и, с позволения сказать, о
нас-то самих ничего хорошего не скажешь, мы-то сами отъявленные дураки,
ежели мы им доверяем! Ну так вот: я, Адам Оверду, решил, что лучше на
будущее время приберечь деньги, отпускаемые на осведомителей, и самому
присмотреться ко всему окружающему. На этой ярмарке ежегодно совершается
множество беззаконий; я сам имел честь в качестве ярмарочного судьи * иной
раз дня по три подряд разбирать всякие кляузные дела и споры между
продавцами и покупателями. Но сегодня особенно удачный день для раскрытия
всех этих беззаконий. Я захватил с собою записную книжечку на этот случай.
Это обличье - облако, скрывающее меня; под этой личиной я смогу многое
увидеть, оставаясь сам невидимым. Смелее! Вспомни о Юнии Бруте! * Закончу
свою речь теми же словами, какими начал: во имя короля, правосудия и общего
блага! (Подходит к лавкам и становится в стороне.)
Лезерхед. Ну, разве это ярмарка? Просто можно подумать, что все
перемерли от чумы! Что бы это значило, почему так мало народу? Эй, ты там,
сестрица Треш, рыночная барыня! А ну-ка сядь подальше со своими пряниками,
не заслоняй вид на мою лавку, а то, чего доброго, я разглашу на всю ярмарку,
из чего ты мастеришь свой товар.
Треш. А из чего же особенного, братец Лезерхед? Из продуктов, полезных
для здоровья, будьте уверены.
Лезерхед. Ну, понятно: из заплесневелого хлеба, тухлых яиц, прокисшего
имбирного пива и застоявшегося меда, это ясно.
Оверду (в сторону). Вот! Я уже столкнулся с беззаконием.
Лезерхед. Ох, испорчу я тебе торговлю, старая!
Треш. Испортишь мне торговлю? Поди, какой ловкач! Делай, что хочешь,
мне начихать на тебя и на всю твою конюшню с деревянными лошадками. За место
на рынке я уплатила, как и ты, а если ты вздумаешь обижать меня, рифмоплет
несчастный, кляузник паршивый, я найду приятеля, который за меня заступится
и сочинит песенку на тебя самого и на все твое стадо. С чего это ты так нос
задираешь? Товаром гордишься, что ли? Мишурою грошовой?
Лезерхед. Иди ты ко всем чертям, старая, мы с тобой после потолкуем. Я
тебя еще сволоку к судье Оверду; он тебя сумеет унять.
Треш. Сумеет унять! Да я перед его милостью не побоюсь встретиться с
тобой лицом к лицу, если только у тебя на это хватит духу. Хоть я малость и
кривобока, а действую прямо, честно, как любая женщина из Смитфилда.
Слышали? Он сумеет меня унять! А?