"Андрей Юдин. Чиж: Рожден, чтобы играть " - читать интересную книгу автора

Такой "улет" происходит!.. Я не знаю, где чуваки в это время
находятся - дома ли, рядом со мной. Тоска по дому такая - фью-ю!.. Наверное,
подсознательно, как мог, я спасал себя этими песнями.
Новый опыт "расширения сознания" Чиж получил в полковой санчасти, где
служили два сдвинутых на музыке сержанта-фельдшера. Время от времени они
забирали Чижа "поболеть" в стационар, чтобы тот вволю поиграл им на гитаре.
Взамен ему открывали шкаф "А", где хранились сильнодействующие препараты.
Итогом этих походов стал цикл "Шлагбаум", полтора десятка песен о
"приключениях мозга".
"Меня, наверно, музыка спасла, - признался позже Чиж, - я знал, чем
должен заниматься, цель была: вот приду с армии, запишем альбом. Он, может
быть, и не нужен будет никому, но кайфа я от него получу гораздо больше, чем
от наркоты".
Сейчас практически 99 % армейских песен Чижа никому не известны, и это
его добровольная цензура, хотя собственно "торчковых" текстов там немного -
примерно пятая часть. Причина в другом: "Большинство из них, мягко скажем,
корявые. Там есть какие-то кайфовые куски, какие-то находки - практически в
каждой песне. А есть откровенно неудачные. Но я ничего не хочу исправлять,
потому что мне это дорого. Как первые самостоятельные опыты".
"Уход в себя" был таким глубоким, что внешней стороной жизни Чиж почти
не интересовался: "Были люди, которые смотрели на меня, как на идиота - что
за придурок, почему он не делает себе дембельский альбом, почему не ушивает
себе форму?.. Конечно, я понимал, что 56-й размер хэ-бэ,[23] который я ношу,
это смешно, и мне нужно размеров на десять поменьше. Но всем было насрать, а
мне - тем более".
Чиж так и не превратился в нормального советского "дедушку" - чмырить,
унижать "молодых" не доставляло ему никакой радости.
- Старше на полгода, младше - мне было по фиг. Я пришел в армию с этой
мыслью и очень долго не мог врубиться, почему эта хрень, "неуставщина",
происходит. Люди-то все одинаковые... Я был гражданским человеком, им и
остался, меня начальник штаба так и называл - "гражданский пирожок".
"Сережа, когда ты станешь настоящим военным?.." - "Боюсь, что никогда,
товарищ полковник! Мне это не нужно".
Обустроив свой внутренний мирок, Чиж не только не бегал в самоволки, но
даже редко бывал в законных увольнениях.
- Страна чужая, говорят не пойми о чем. Мне было гораздо интересней
сидеть у себя в "чертежке" или шататься из роты в роту, - там приятели,
здесь приятели. Я читал им лекции. Сидим-болтаем, и вдруг за что-то
цепляешься: "Как, разве вы не знаете?!.". И выплескиваешь все свои знания...
За месяц до дембеля, в апреле, коммунисты собрали в Москве свой
очередной пленум. После него в газетах, по телевизору и в речах
политработников появились новые, диковинные слова - "перестройка",
"ускорение", "демократизация" и "гласность". Их посчитали за блажь Михаила
Горбачева, очередного партийного босса. (Если бы Чижу тогда сказали, что
через шесть лет горбачевские реформы разнесут Советский Союз на куски, а
его, отслужившего в Вентспилсе, независимые латыши назовут "оккупантом", он
покрутил бы пальцем у виска: "Дурных грибов, что ли, наелись?..").
Навсегда покидая армию, Чиж увозил с собой лычки младшего сержанта,
любовь к 23-му февраля и Дню танкиста (в эти праздники солдатам давали плов,
а не надоевшую рыбу) и спокойную уверенность в том, что может сам, без