"Анатолий Жуков. Судить Адама! " - читать интересную книгу автора

извилистое. Кажется, неподалеку от утятника, у кривой ветлы. Может, шланг и
был. Водозаборный, толстый. Там же у ивановцев поливной участок люцерны на
зеленую подкормку, насосная станция...
Парфенька такое соображение отверг:
- Какой шланг, если утята пропадают - щука это, утятница!
- Десятиметровой длины? Ну ты даешь, батяня! Головушка не болит?
- Де-е-сять метров?! - У Парфеньки перехватило дыхание. - Неужто все
десять?
- Может, пятнадцать, я не мерил.
- А почему зеленая с желтым?...
Витяй торопливо переодевался в выходную одежу - должно быть, в кино или
к девкам - и больше ничего не прибавил, а настаивать Парфенька не решился.
Витяй у него такой, что осмеет родного отца и не охнет. А из Ивановки с
начала весны шли слухи, что в заливе у них промышляет утятами разбойная
щука. Они уж н какое-то бабье имя ей дали.
После ужина Парфенька заменил на спиннинговой катушке леску на более
прочную, миллиметровую, привязал на стальной поводок серебряную (из ложки
отлил тайком, чтобы старуха не увидела) блесну с тройником на хвосте,
отыскал среди игрушек внучки зевник для щуки, приготовил рюкзак и литровый
термос с холодным квасом, веревку и подсачок, подкачал шины велосипеда.
Ивановка - не ближний свет, верст восемь, а то и больше, пешком не пойдешь.
И только после этого лег спать. И едва прислонил голову к подушке, как сразу
проснулся: в окне брезжил голубой рассвет, ходики показывали половину
третьего. Вот как зарядился ожиданием чуда - отключался и включался сразу,
будто механизм. И дальше действовал с четкостью отлаженной машины: ноги
сделались продолжением педалей велосипеда и двигались как шатуны, руки
застыли на руле, глаза, как фары, цепко держали дорогу, и только спина
взмокла. Через полчаса он был на месте.
И вот стоял с приготовленным спиннингом на берегу волжского залива,
нетерпеливо осматривался, прислушивался.
Уже рассветало, но бревенчатая старая Ивановка, испуганно отбежавшая от
залива, еще спала: междупарье, торопиться некуда, скота в личном пользовании
тут не держали, а колхозный был в летнем лагере и выходил на пастбище часов
в шесть. Разбаловались люди, как в городе.
Залив сплошь до того лесного берега лежал, как уже сказано, белый,
пушистый, и тишина была белая, непорочная, не огорченная ни одним грубым
звуком. Правда, неподалеку от ветлы, на открытом выгульном дворе, сбегавшем
от утятника к заливу, сонно переговаривались за метровой штакетной изгородью
утята, но их детские голоса, смягченные расстоянием, не мешали слуху.
Парфенька положил спиннинг на отдыхающий велосипед, снял с плеча пустой
рюкзак, постелил его на мокрую от росы траву рядом с велосипедом и сел ждать
солнышка. Заря уже отыграла, вот-вот выкатится красное и в полчаса подметет
до зеркального блеска весь залив. Можно бы сделать парочку пробных забросов,
но ведь зряшные будут, вслепую, зацепишься еще за корягу, рви потом леску,
опять настраивай снасть, а рыбу уже спугнул. И самая уловистая, самая
дорогая блесна тю-тю.
За спиной послышались осторожные, крадущиеся шаги, Парфенька
обернулся - от ветлы двигался Тоськин с кривой дубинкой, могучий,
жалостливый мужик по прозвищу Голубок, заведующий здешней утиной фермой. Он
тоже узнал Парфеньку, просиял: