"Любовь Кабо "Ровесники Октября" (роман) [H]" - читать интересную книгу автора

стены новых домов. И моссельпромщица под длинной вывеской Калязинских
бань, торгующая ирисками и соевыми батончиками по полкопейки штука, -
великолепная моссельпромщица в фуражке с золотыми буквами, косо надетой
поверх вязаного платка. А когда мы спохватились, куда, собственно, идем,
то оказалось, что, конечно, идем в школу. Вот она, впереди, - старый
барский особняк с двумя верандами и с зеркальными окнами по первому этажу.
Так уж у нас велось в ту пору: где бы мы ни были, что бы ни делали -
возвращались мы почему-то все равно в школу.
А через несколько дней все это было в "Пионерской правде". Крупные
заголовки: "Советский суд не милует антисемитов" и "Пионеры защитили
товарища". И маленькие заголовки - вроде главок в книжке: "Лицо врага",
"Пионеры требуют", "Суд постановил". Дескать, будет все, чего мы, пионеры,
всерьез потребуем.
И две фотографии были в газете: Ани Михеевой и Сони Меерсон.
Девятиклассница Аня была такая, как и всегда. Ходила она обычно мужской
походкой, слегка переваливаясь, носила юнгштурмовку с портупеей через
плечо, никогда не шутила, не улыбалась, выдержанный такой, принципиальный
товарищ. Почему-то это даже на фотографии было видно.
А вот Соня Меерсон - та вовсе не была на себя похожа. И нос, и губы вроде
ее, и глаза, но в глазах нет обычного горячечного блеска, без которого
Соня вроде и не Соня, и гладкие, зачесанные назад волосы делают ее похожей
на мальчика. Измученный такой, глазастый мальчик, то ли марокканец, то ли
индус с мопровского плаката "Помогите узникам капитала!".
А еще в этой же газете, прямо под фотографиями Ани и Сони, ЦК комсомола
интересовался, как актив мобилизует пионерскую массу на борьбу против
вылазок классового врага. Живой воздух нашего детства: где-то рядом ходит
классовый враг, озлобленный, заведомо обреченный. Как с ним бороться?
Просто! Так, как мы с Гусаровым управились, - читали? "Пионеры требуют!"
"Суд постановил..."
2. ЖЕНЬКИН КОРАБЛЬ
Как все мои одноклассники и друзья, я привычно отмахивалась, когда в жизнь
вторгалась какая бы то ни было сложность. Никаких этих сложностей - жизнь
проста, как запомнившаяся обложка одного из пионерских сборников: половина
- красная, половина - белая. На красной половине - пионер со знаменем и с
пионерским горном, на белой - чистенькие, никчемные буржуйские дети.
Красное и белое, только так. Наше - и не наше. Незыблемое мировоззрение,
основа основ.
Наш дом стоял чуть в стороне от вокзальной площади: несколько заново
оштукатуренных двухэтажных бараков, - раньше тут жили рабочие
чаеразвесочной Перлова. Белые, веселые, особенно летом, в тени тополей,
корпуса эти производили впечатление каменных. В двух из них и были
поселены в середине двадцатых годов преподаватели и профессора одного из
Коммунистических университетов.
В глубине двора стояли еще корпуса, уже не оштукатуренные, была
волейбольная площадка, летом цветник, тянулись дровяные сараи. Здесь, на
сброшенных у сараев досках, я еще в прошлом году собирала ребятишек со
всего двора и играла с ними в гражданскую войну и в благородных
разбойников: куда-то мы ходили гуськом по высоким сугробам.
Прямо под окнами, за деревянным забором, тяжело дышала московская биржа
труда. Масса пришлого люда, в сермягах и лаптях, с топорами за поясом, со