"Франц Кафка. Кары (1915, Сборник)" - читать интересную книгу автора

газете. Тут были лежалые, с гнильцой овощи; оставшиеся от ужина кости,
покрытые белым застывшим соусом; немного изюму и миндаля; кусок сыру,
который Грегор два дня назад объявил несъедобным; ломоть сухого хлеба,
ломоть хлеба, намазанный маслом, и ломоть хлеба, намазанный маслом и
посыпанный солью. Вдобавок ко всему этому она поставила ему ту же самую, раз
и навсегда, вероятно, выделенную для Грегора миску, налив в нее воды. Затем
она из деликатности, зная, что при ней Грегор не станет есть, поспешила
удалиться и даже повернула ключ в двери, чтобы показать Грегору, что он
может устраиваться, как ему будет удобнее. Лапки Грегора, когда он теперь
направился к еде, замелькали одна быстрее другой. Да и раны его, как видно,
совсем зажили, он не чувствовал уже никаких помех и, удивившись этому,
вспомнил, как месяц с лишним назад он слегка обрезал палец ножом и как не
далее чем позавчера эта рана еще причиняла ему довольно сильную боль.
"Неужели я стал теперь менее чувствителен?" - подумал он и уже жадно влился
в сыр, к которому его сразу потянуло настойчивее, чем к какой-либо другой
еде. Со слезящимися от наслаждения глазами он быстро уничтожил подряд сыр,
овощи, соус; свежая пища, напротив, ему не нравилась, даже запах ее казался
ему несносным, и он оттаскивал в сторону от нее куски, которые хотел съесть.
Он давно уже управился с едой и лениво лежал на том же месте, где ел, когда
сестра в знак того, что ему пора удалиться, медленно повернула ключ. Это его
сразу вспугнуло, хотя он уже почти дремал, и он опять поспешил под диван. Но
ему стоило больших усилий пробыть под диваном даже то короткое время, покуда
сестра находилась в комнате, ибо от обильной еды туловище его несколько
округлилось и в тесноте ему было трудно дышать. Превозмогая слабые приступы
удушья, он глядел выпученными глазами, как ничего не подозревавшая сестра
смела веником в одну кучу не только его объедки, но и снедь, к которой
Грегор вообще не притрагивался, словно и это уже не пойдет впрок, как она
поспешно выбросила все это в ведерко, прикрыла его дощечкой и вынесла. Не
успела она отвернуться, как Грегор уже вылез из-под дивана, вытянулся и
раздулся.
Таким образом Грегор получал теперь еду ежедневно - один раз утром,
когда родители и прислуга еще спали, а второй раз после общего обеда, когда
родители опять-таки ложились поспать, а прислугу сестра усылала из дому с
каким-нибудь поручением. Они тоже, конечно, не хотели, чтобы Грегор умер с
голоду, но знать все подробности кормления Грегора им было бы, вероятно,
невыносимо тяжело, и, вероятно, сестра старалась избавить их хотя бы от
маленьких огорчений, потому что страдали они и в самом деле достаточно.
Под каким предлогом выпроводили из квартиры в то первое утро врача и
слесаря, Грегор так и не узнал: поскольку его не понимали, никому, в том
числе и сестре, не приходило в голову, что он-то понимает других, и поэтому,
когда сестра бывала в его комнате, ему доводилось слышать только вздохи да
взывания к святым. Лишь позже, когда она немного привыкла ко всему - о том,
чтобы привыкнуть совсем, не могло быть, конечно, и речи, - Грегор порой
ловил какое-нибудь явно доброжелательное замечание. "Сегодня угощение
пришлось ему по вкусу", - говорила она, если Грегор съедал все дочиста,
тогда как в противном случае, что постепенно стало повторяться все чаще и
чаще, она говорила почти печально: "Опять все осталось".
Но, не узнавая никаких новостей непосредственно, Грегор подслушивал
разговоры в соседних комнатах, и стоило ему откуда-либо услыхать голоса, он
сразу же спешил к соответствующей двери и прижимался к ней всем телом.