"Франц Кафка. Кары (1915, Сборник)" - читать интересную книгу автора

который он недавно вырезал из иллюстрированного журнала и вставил в красивую
золоченую рамку. На портрете была изображена дама в меховой шляпе и боа, она
сидела очень прямо и протягивала зрителю тяжелую меховую муфту, в которой
целиком исчезала ее рука.
Затем взгляд Грегора устремился в окно, и пасмурная погода - слышно
было, как по жести подоконника стучат капли дождя - привела его и вовсе в
грустное настроение. "Хорошо бы еще немного поспать и забыть всю эту
чепуху", - подумал он, но это было совершенно неосуществимо, он привык спать
на правом боку, а в теперешнем своем состоянии он никак не мог принять этого
положения. С какой бы силой ни поворачивался он на правый бок, он неизменно
сваливался опять на спину. Закрыв глаза, чтобы не видеть своих барахтающихся
ног, он проделал это добрую сотню раз и отказался от этих попыток только
тогда, когда почувствовал какую-то неведомую дотоле, тупую и слабую боль в
боку.
"Ах ты, господи, - подумал он, - какую я выбрал хлопотную профессию!
Изо дня в день в разъездах. Деловых волнений куда больше, чем на месте, в
торговом доме, а кроме того, изволь терпеть тяготы дороги, думай о
расписании поездов, мирись с плохим, нерегулярным питанием, завязывай со все
новыми и новыми людьми недолгие, никогда не бывающие сердечными отношения.
Черт бы побрал все это!" Он почувствовал вверху живота легкий зуд; медленно
подвинулся на спине к прутьям кровати, чтобы удобнее было поднять голову;
нашел зудевшее место, сплошь покрытое, как оказалось, белыми непонятными
точечками; хотел было ощупать это место одной из ножек, но сразу отдернул
ее, ибо даже простое прикосновение вызвало у него, Грегора, озноб.
Он соскользнул в прежнее свое положение. "От этого раннего вставания, -
подумал он, - можно совсем обезуметь. Человек должен высыпаться. Другие
коммивояжеры живут, как одалиски. Когда я, например, среди дня возвращаюсь в
гостиницу, чтобы переписать полученные заказы, эти господа только
завтракают. А осмелься я вести себя так, мои хозяин выгнал бы меня сразу.
Кто знает, впрочем, может быть, это было бы даже очень хорошо для меня. Если
бы я не сдерживался ради родителей, я бы давно заявил об уходе, я бы подошел
к своему хозяину и выложил ему все, что о нем думаю. Он бы так и свалился с
конторки! Странная у него манера - садиться на конторку и с ее высоты
разговаривать со служащим, который вдобавок вынужден подойти вплотную к
конторке из-за того, что хозяин туг на ухо. Однако надежда еще не совсем
потеряна: как только я накоплю денег, чтобы выплатить долг моих родителей -
на это уйдет еще лет пять-шесть, - я так и поступлю. Тут-то мы и
распрощаемся раз и навсегда. А пока что надо подниматься, мой поезд отходит
в пять".
И он взглянул на будильник, который тикал на сундуке. "Боже правый!" -
подумал он. Было половина седьмого, и стрелки спокойно двигались дальше,
было даже больше половины, без малого уже три четверти. Неужели будильник не
звонил? С кровати было видно, что он поставлен правильно, на четыре часа; и
он, несомненно, звонил. Но как можно было спокойно спать под этот
сотрясающий мебель трезвон? Ну, спал-то он неспокойно, но, видимо, крепко.
Однако что делать теперь? Следующий поезд уходит в семь часов; чтобы поспеть
на него, он должен отчаянно торопиться, а набор образцов еще не упакован, да
и сам он отнюдь не чувствует себя свежим и легким на подъем. И даже поспей
он на поезд, хозяйского разноса ему все равно не избежать - ведь рассыльный
торгового дома дежурил у пятичасового поезда и давно доложил о его, Грегора,