"Нагаи Кафу. Соперницы " - читать интересную книгу автора

потихонечку...
Не успел он это произнести, как прилетевший с главной улицы ветерок
высоко раздул пламя, которое озарило алым отблеском густо напудренные щеки
Ханако. Старик, сидя на корточках, сложил руки в молитве:
- Наму Амидабуцу! Наму Амидабуцу!
- Хозяин, гляньте-ка, и у сестрицы Тиекити, и напротив - везде-везде
зажгли огни! Красиво как, правда?
Окутанный дымом костров, зажженных в каждом доме по случаю праздника
встречи душ, этот квартал, который, казалось, уже вошел в новую эпоху
электричества и телефонов, явил несвойственную ему атмосферу теплоты и уюта.
Старик из "Китайского мисканта", пригнувшись к самой земле, без остановки
повторял слова молитвы, пока наконец не поднялся, потирая обеими руками
поясницу. Годы его наверняка давно уже перевалили шестой десяток. Он был в
застиранном и ветхом на вид летнем кимоно, подхваченном кушаком из черного
атласа, - видно, перелицевали женский пояс оби. Хотя поясница старика пока
еще не согнулась, на торчавшие из кимоно тощие руки и ноги было больно
смотреть - казалось, что это одни лишь кости. Голова его была безупречно
лысой, щеки ввалились, и цветущими на этом лице выглядели только белоснежные
брови, которые густо нависали над веками, напоминая по форме кисти для
каллиграфии. Однако взгляд его даже в старости был ясен, а гордая линия рта
и красиво вылепленный нос заставляли усомниться в том, что этот человек
всегда был владельцем дома гейш.
- Хозяин, посмотрите, сюда идет сэнсэй из Нэгиси!
- Где, который? - Старик прекратил поливать водой остатки догоревшего
костра. - Верно говорят, у молодых глаза быстрые!
- Ну, как вы, все по-прежнему? - Большими шагами переступая через лужи
на тротуаре, к дому приближался газетный беллетрист Кураяма Нансо, именно
его ученица гейш Ханако назвала "сэнсэем из Нэгиси".
Кураяма еще издалека увидел старика и, приветствуя его, слегка приложил
руку к соломенной шляпе. "Сэнсэю" было лет сорок, и, в белом полотняном
кимоно, с накинутым поверх хаори из однотонного светлого шелка, в белых
носках таби и сандалиях на кожаной подошве, он не похож был ни на служащего,
ни на торговца, ни даже на свободного художника, если уж кому-то пришло в
голову это предположение. Уже много лет он неустанно писал для столичных
газет романы и одновременно сочинял время от времени пьесы для театра
Кабуки. Писал он и баллады дзерури для сказителей-декламаторов. А еще
публиковал театральные рецензии. Все это сделало его имя широко известным
публике.
- Входите, сэнсэй! - Старик открыл раздвижную дверь, но литератор
продолжал стоять, глядя на окутавший переулки дым от поминальных костров.
- Теперь только в дни весеннего равноденствия и в праздник Бон здесь
все выглядит как встарь. Сколько же лет прошло, как не стало вашего Се-сана?
- Вы про Сехати? Нынче шестой год.
- Шестой... Быстро время летит. Стало быть, на будущий год уже седьмая
годовщина, верно?
- Да. Старик ли, молодой ли - зачем жил? Ничего нет непостижимее жизни
человеческой.
- Нынче вошло в обычай проводить вечера памяти актеров... Как вы на это
смотрите? Раз уж на будущий год будет у Се-сана седьмая годовщина... С вами
еще никто об этом не заговаривал?