"Анатолий Калинин. Возврата нет" - читать интересную книгу автора

лампасов.
Но глаза искали. Не хотелось так просто поверить, что и в самом деле
отцвела над ласковой синью воды лампасная заря. А быть может, она просто и
обошла-то стороной всего один-единственный хутор? Будто кто-то лепесток по
лепестку обрывал взлелеянный в душе цветок. И вдруг однажды как ветром
стряхнуло его, он сразу опал, и остался один пестик.
Однажды, приехав в районную станицу, Михайлов зашел к секретарю райкома
Еремину и застал у него в кабинете непонятную суету. У длинного большого
стола, вокруг которого обычно в дни заседаний рассаживались члены бюро
райкома, сейчас хозяйничали машинистка Мария Петровна с уборщицей Глашей, а
Еремин сидел за своим столом и, поглядывая на них оттуда,
иронически-мрачновато усмехался. Мария Петровна с Глашей, вооруженные
ножницами, резали на столе на узкие длинные полосы красную шелковую
скатерть. Красные обрезки устилали пол, и можно было принять кабинет
секретаря райкома за закройный цех портновской артели.
Должно быть, столько удивления выразилось при этом на лице у Михайлова,
что Еремин повеселел и рассмеялся.
- Кинооператоры в убыток ввели, - пояснил он Михайлову. - Приехали
снимать, и притом на союзный экран, казаков, а у нас на весь район не
нашлось пары порядочных штанов с лампасами. Более или менее подходящие
армейского образца штаны еще можно найти, а с лампасами после самой глубокой
разведки обнаружили только у двух древних дедов, да и те как решето. И в
раймаге, как на грех, ни одного метра красного сатина. Пришлось выходить из
положения. - Еремин сокрушенно развел руками. - Хорошая была скатерть.
Если до этого дня призрачная повязка еще как-то удерживалась на глазах
Михайлова, то теперь она сразу упала. И не сквозь красно-синюю радугу, а в
истинном свете впервые они увидели то, от чего до сих пор бежали и что
упорно отказывались видеть.
В реке времени истек кровью, растворился красный лампас, выцвело и его
зарево над степью. В последний раз оно полыхнуло по небу от Терека до
Балкан, по пути гвардейских казачьих полков, и истлело. Разгорелось и на миг
еще раз озарило тот долгий и грозный путь из глубин седого времени до наших
дней, что отныне, и теперь уже навсегда, был пройден.
Но песня осталась. Только она и дошла в сохранности из глубин того
времени до этих дней и все так же властна, как рукой предка, тронуть и взять
в плен сердце.

* * *

За хутором, на склоне, где Дарьина бригада отрывала перезимовавшие в
суглинистой земле коричневые плети виноградных лоз, женщины пели песню о
казаке, навеки уехавшем на своем вороном коне из отеческого дома.
Из всех песен, которые Михайлов услышал и узнал здесь за два года, ему
почему-то скорее других запомнилась эта. Потому ли, что от дома, где он жил
на яру, до сада было совсем близко, а женщины пели ее чаще всех других
песен. Или же потому, что была в бригаде у Дарьи Сошниковой одна голосистая
вдова - Феня Лепилина, и самому нечувствительному трудно было остаться
равнодушным, когда она высоким речитативом выговаривала первые слова куплета
песни: