"Анатолий Калинин. Возврата нет" - читать интересную книгу автора

в лесу - сохи и слеги для виноградных садов, а в реке - сельдь, чебак и
сазан. И едва лишь проходил мимо хутора битый лед, они переворачивали свои
плоскодонки и начинали латать их, шпаклевать, заливать варом. Пляшущий звон
молотков стлался над водой, чадила смола.
Спустился в это утро под яр к своей лодке и сосед Стефан Демин.
Порожние, гулкие звуки, вспорхнув из-под его молотка, влетали и в дверь,
открытую Михайловым из мезонина на берег. Между ударами умещались слова
благодушного семейного разговора.
- Подкинь-ка еще под котел дровец, - говорил под яром сосед. - Сейчас я
еще корму залатаю - и можно ее под смолку.
Даже по его голосу можно было с уверенностью сказать, что настроение у
соседа под стать этому первому после месяцев и недель затянувшейся зимы
хорошему утру. И, конечно, не с кем ему больше сейчас разговаривать с этой
ласковой снисходительностью, как с женой Любавой. Как и жены других, она
спустилась в это утро под яр помочь мужу. Подать ему из круглой плетеной
корзины пеньковой пакли, которой он конопатил щели в лодке. Поддерживать
огонь под чугунным, подвешенным над ямой котлом. Помешивать смолу в котле
деревянной обструганной лопаткой, чтобы не оставались комья.
Но, конечно, одета была Любава и в это буднее утро не так, как все
другие жены. Молодец сосед, хорошо одевает жену! Не так, как другие своих
жен - в стеганки или полушубки, в кирзовые или резиновые сапоги. И в будние,
как этот, дни она не снимает темно-синей шубейки, обута по холодному времени
в теплые высокие ботинки с отворотами - их называют венгерками. Пожалуй,
лишь в одном и не отличается она от всех других женщин - как и они,
покрывается платком. Но и платок у нее не грубый, из нитки овечьей шерсти, а
голубоватой белизны, ангорского козьего пуха. Сразу можно сказать: не жалеет
денег на свою жену Демин. Должно быть, по бездетности и не на кого ему
больше тратиться. А возможно, и побольше деньжат водится у Стефана Демина,
чем у других хуторян. Но откуда?
Под яром хозяйская ладонь уверенно шлепнула по борту лодки.
- Еще сезон-два послужит, а больше нам, может, и не понадобится. А ты,
Люба, даже и не поинтересуешься, почему.
- Почему? - послушно спросила Любава.
Он весело засмеялся:
- За полтора десятка лет совместной жизни я от тебя, Люба, не больше и
слов услыхал. Девкой ты побойчее была. Нет, я не против, сохрани и помилуй,
была бы ты такой же, как Дарья...
И молоток у него в руке что-то и еще досказал об этом... Какая-то и в
самом деле была у соседа молчаливая, тихая жена. Больше слушала, что говорил
ей муж, и ни в чем ему не возражала. С той же привычной, чуть насмешливой
снисходительностью, он ей пояснил:
- Как ты, Люба, тут возросла, так, по-твоему, и ничего лучше нашего
хутора нет. Ну, а, к примеру, город? Там человек - как иголка в сене.
В деминском котле смола, вероятно, уже расплавилась и покрылась
пузырьками, кипела, иначе не хватал бы так за ноздри этот запах. И всегда он
о чем-то напоминает. Не о том ли, что и сто и двести лет назад вот так же
варили жители на этом берегу в котлах смолу, а потом сталкивали на воду свои
лодки, и в тихом воздухе далеко разносились их веселые голоса и хлюпанье
весел. Но были у этих людей медные и серебряные серьги в ушах, а у иного и в
ноздре. И уплывали они, просмолив и спустив на воду лодки, не на задонский