"Итало Кальвино. Паломар" - читать интересную книгу автора

равно как и жеста, живут в согласии с собой и лишь потом уж со вселенной.
Паломар, не любящий себя, всегда старался не встречаться с собой лицом к
лицу, поэтому и предпочел искать пристанища среди галактик, но теперь он
понимает: первым делом надо было бы добиться лада в собственной душе.
Вселенная, возможно, в состоянии спокойно заниматься своим делом, он же
точно - нет.
Осталось лишь одно: теперь он посвятит себя самопознанию, постигает
собственную внутреннюю географию, свои душевные движения представит в виде
диаграммы, на основе каковой составит формулы и теоремы, и телескоп нацелит
не на те орбиты, по которым движутся созвездья, а на те, что прочертила его
собственная жизнь. "Перешагнув через себя, мы не познаем ничего вне нас, -
решает он, - вселенная есть зеркало, где видишь только то, что смог познать
в себе".
Но вот и эта часть пути к желанной мудрости завершена. Он наконец-то
сможет устремить свой взгляд в себя. Каким предстанет перед ним его духовный
мир? Похожим на спокойное вращение огромной испускающей сияние спирали? На
звезды и планеты, бесшумно плавающие по параболам и эллипсам, которыми
определяются характер и судьба? Окажется подобен необъятной сфере, в центре
коей - "я", а центр - в каждой точке этой сферы?
Открыв глаза, он видит то, что вроде наблюдал и прежде каждый день:
людей, которые, не глядя друг на друга, торопливо пробираются через толпу,
текущую меж высоченных стен облупленных домов-коробок. А сверху сыплет искры
звездный небосвод, как отказавший механизм, который весь трясется и скрипит
несмазанными стыками - форпостами на рубежах Вселенной, зыбкой, корчащейся,
не способной обрести покой, как Паломар.

Как научиться быть мертвым

Паломар решает впредь вести себя как будто бы он умер, чтобы
посмотреть, что будет с миром без него. С некоторых пор он начал замечать,
что отношения между ним и миром уж не те, что прежде; если ранее ему
казалось, будто он и мир чего-то друг от друга ждут, теперь он и не помнит
даже ни чего - хорошего или плохого - мог он ожидать, ни по какой причине
это ожидание его держало в постоянном возбуждении и тревоге.
Итак, отныне Паломару полагалось бы вздохнуть свободнее, раз больше не
приходится гадать, а что же там готовит ему мир, и ощутить, что миру тоже
стало легче, когда отпала надобность заботиться о нем. Но ожидание
наслаждения успокоением повергает Паломара в беспокойство.
В общем, мертвым быть сложней, чем может показаться. Прежде всего надо
отличать "быть мертвым" от "не быть", от состояния, каковое до рождения
длится вечность, симметричную как будто бы той нескончаемой поре, что
наступает после смерти. Но на самом деле до рождения мы являемся одной из
тех бесчисленных возможностей, которым суждено или не суждено осуществиться,
а когда умрем, уже не можем реализовать себя ни в прошлом (коему отныне
целиком принадлежим, не в силах более на него влиять), ни в будущем
(которого, хоть повлиять мы на него способны, знать нам не дано). С синьором
Паломаром все на самом деле проще, ведь его возможности на что-то или на
кого-то оказать воздействие всегда были ничтожны; мир прекрасно обойдется
без него, он может преспокойно допустить, что мертв, даже не меняя
собственных привычек. Если что и изменять, то уж не образ действий, а скорее