"Итало Кальвино. Тропа паучьих гнезд" - читать интересную книгу автора

бежали за прохудившимися кастрюлями, чтобы я их запаял. Я заходил в дома,
шутил с прислугой, иногда меня угощали яйцами и подносили стаканчик вина. Я
располагался паять на лужайке, а вокруг меня всегда собирались ребятишки и
смотрели, как я работаю. Теперь я не могу больше ходить по деревням, потому
что меня арестуют, а к тому же начались бомбежки, которые все разрушают. Вот
почему мы ушли в партизаны - для того, чтобы можно было опять паять
кастрюли, чтобы вино и яйца продавались по сносной цене, чтобы нас не
арестовывали и чтобы не было больше воздушных тревог. А кроме того, мы
хотим, чтоб настал коммунизм - это когда не существует домов, где у тебя
перед носом захлопывают дверь, и тебе приходится ночевать в курятнике.
Коммунизм - это когда ты заходишь в дом, и если там едят похлебку, то тебя
угощают похлебкой, даже если ты простой лудильщик, а если на рождество там
едят пирог, то тебя угощают пирогом. Вот что такое коммунизм. К примеру: все
мы здесь завшивели. Я пришел в командование бригадой и вижу, что у них там
есть порошок против вшей. Тогда я сказал: хорошенькие вы коммунисты, если не
прислали нам в отряд этого порошка. А они сказали, что пришлют. Вот что
такое коммунизм.
Люди слушают внимательно и одобрительно: такие слова всем им хорошо
понятны. Тот, кто курил, передает чинарик товарищу, а кому надо идти в
дозор, верит, что его не надули с очередью и сменят как раз вовремя. Теперь
они говорят о порошке против вшей, который им обещали прислать, спорят,
убивает ли он также и гниды или только одних вшей или вообще не убивает
вшей, а лишь одурманивает их, так что через час они кусаются еще пуще.
Никто и не вспомнил бы теперь о войне, если бы о ней не завел речь
Кузен:
- Говорите что хотите, но, по-моему, войны захотели женщины.
Когда Кузен принимается толковать о женщинах, он становится еще более
занудным, чем повар. Но он хоть не старается никого убедить, и кажется,
будто он жалуется самому себе.
- Я воевал в Албании, - говорит он, - я воевал в Греции, я воевал во
Франции, я воевал в Африке, восемьдесят три месяца я провоевал в рядах
альпийских стрелков. И во всех странах я видел набитые женщинами публичные
дома, у которых солдаты становились в очередь, публичные дома для
унтер-офицеров, публичные дома для офицеров. И я видел женщин не из
публичных домов; они шатались с солдатами по пустырям или затаскивали их к
себе в комнаты. Все они поджидали солдат, и чем вонючее и вшивее мы
оказывались, тем они бывали довольнее. Однажды я дал себя уговорить и не
получил никакого удовольствия; не считая подцепленной мною болезни. Три
месяца я мог мочиться, лишь держась руками за стенку. Так вот, когда человек
попадает в чужую страну и не видит вокруг себя никого, кроме таких вот
женщин, единственное, что его утешает, - это мысли о доме, о жене, если он
женат, или о невесте, и он говорит себе: ее-то по крайней мере это миновало.
Но потом он возвращается домой, ну и, конечно, обнаруживает, что, пока он
находился далеко, его жена подрабатывала и спала то с тем, то с другим. Я
говорю не о ком-то лично, а обо всех, потому что так случалось со всеми,
имевшими дело с этими потаскухами.
Товарищи знают, что это история самого Кузена, которому в его
отсутствие жена изменяла с кем попало и нарожала ему детей неведомо от кого.
- Но это еще не все, - продолжает Кузен. - Знаете, почему фашисты все
время хватают наших? Потому, что полным-полно женщин, которые нас предают;