"Итало Кальвино. Тропа паучьих гнезд" - читать интересную книгу автора

чудесами. "Наши головы все еще забиты чудесами и магией", - думает Ким. Ему
то и дело кажется, что он бредет в мире символов, как маленький Ким - по
Индии, маленький Ким из книжки Киплинга, столько раз читанной в детстве.
"Ким... Ким... Кто такой Ким?.."
Почему он идет этой ночью по горам готовить бой, распоряжается жизнью и
смертью? Ведь за спиной у него унылое детство ребенка из богатой семьи и
тусклое отрочество робкого подростка. Порой ему кажется, что он находится во
власти неистового душевного хаоса, что он действует под влиянием истерии. Но
нет, мысли его логичны, он может четко проанализировать любое явление.
Однако он не обладает внутренней ясностью. Внутренней ясностью обладали его
буржуазные родители и деды, создававшие капитал. Внутренней ясностью
обладают пролетарии, знающие, чего они хотят, крестьяне, стоящие на посту в
своих селениях, внутренней ясностью обладают советские люди, которые
разрешили все проблемы и теперь ведут войну упорно и методично не потому,
что это прекрасно, а потому, что так надо. Обретет ли когда-нибудь
внутреннюю ясность он, Ким? Может, когда-нибудь все мы придем к внутренней
ясности и мы сможем многого не понимать, потому что наконец поймем все. А
пока что мы придаем большое значение вещам, которых просто не существует.
Большевики! Советский Союз, страна, в которой, вероятно, уже обретена
ясность. Наверно, там нет больше человеческой нищеты. А здесь у людей до сих
пор мутные глаза и шершавые лица. Но Ким любит этих людей. Ими движет порыв
к освобождению. Вот тот мальчик в отряде Ферта - как его зовут? Пин? На его
веснушчатом лице сохраняется отпечаток ярости, даже когда он смеется...
Говорят, он брат проститутки. За что он дерется? Он не осознает, что дерется
за то, чтобы не быть братом проститутки. И те свояки - "деревенщина" -
дерутся, чтобы не быть "деревенщиной", бедными переселенцами, на которых все
смотрят как на чужаков. И тот жандарм дерется за то, чтобы не чувствовать
себя больше жандармом, сыщиком, выслеживающим таких же, как он, людей. Потом
Кузен - огромный, добрый и безжалостный Кузен... говорят, он ненавидит
женщин и всегда вызывается убивать доносчиков... У всех нас имеется своя
тайная рана, и мы деремся, чтобы избавиться от нее. Даже у Литейщика? Может
быть, даже у Литейщика: его ярость порождена тем, что он не может переделать
мир так, как ему хотелось бы. А вот Красный Волк - другое дело. Для Красного
Волка возможно все, что он хочет. Надо научить человека желать того, что
правильно и справедливо, - в этом состоит политическая работа, работа
комиссара. Научить его, что правильно и справедливо именно то, чего он
желает, - в этом тоже состоит политическая работа, работа комиссара.
Может быть, когда-нибудь я перестану понимать все это, думает Ким; я
обрету внутреннюю ясность и увижу людей совсем в ином свете, пожалуй более
правильном. Почему пожалуй? Ну, конечно же, тогда я не стану говорить
"пожалуй" - во мне не останется места для сомнений. И тогда я прикажу
расстрелять Ферта. Пока что я слишком связан с этими людьми, со всеми их
изломами. Даже с Фертом: я уверен, что Ферт ужасно страдает из-за своего
ложного самолюбия, заставляющего его во что бы то ни стало вести себя как
последняя сволочь. На свете нет ничего печальнее, чем быть злым. Однажды,
мальчиком, я заперся у себя в комнате и не ел два дня. Я ужасно страдал, но
двери не отпирал; ко мне пришлось лезть в окно по приставной лестнице. Мне
очень хотелось, чтобы меня пожалели. То же самое происходит с Фертом. Но он
знает, что мы его расстреляем. Ему хочется быть расстрелянным. У людей
возникает порой такое желание. А Шкура, что делает сейчас Шкура?