"Итало Кальвино. Тропа паучьих гнезд" - читать интересную книгу автора

Ким идет по лиственничному лесу и думает о Шкуре, расхаживающем по
городу с черепом на берете в комендантском патруле. Он останется один на
один со своей слепой, ничем не оправданной ненавистью, один на один со своим
предательством, которое гложет его и делает таким злым, что для него уже нет
спасения. Он станет в комендантский час выпускать очереди по кошкам, и
горожане будут вздрагивать в постелях, разбуженные выстрелами.
Ким думает о колонне немцев и фашистов, которая, вероятно, уже движется
по долине и к утру поднимется на горную гряду, чтобы сеять среди них смерть.
Это колонна потерянных жестов; сейчас какой-то солдат проснулся от толчка
грузовой машины и подумал: "Я люблю тебя, Кати". Через шесть-семь часов он
умрет, мы убьем его; то же самое с ним случится, если он не подумал: "Я
люблю тебя, Кати"; все, что он сделал и подумал, - пропало, вычеркнуто из
истории.
Я же, напротив, иду по лиственничному лесу, и каждый мой шаг - история;
я думаю: "Я люблю тебя, Адриана", и это - история, это будет иметь серьезные
последствия, я стану действовать в завтрашнем бою как человек, который
сегодня ночью подумал: "Я люблю тебя, Адриана". Возможно, я не сделаю ничего
значительного, но история состоит из маленьких безымянных действий,
возможно, я завтра умру, может быть даже раньше того немца, но все, что я
сделаю, прежде чем умереть, и сама моя смерть станут частью истории, и все
мои теперешние мысли окажут влияние на мою завтрашнюю историю, на завтрашнюю
историю человечества.
Конечно, вместо того чтобы фантазировать, как в детстве, я мог бы
сейчас мысленно разобрать во всех деталях атаку, расположение огневых точек
и взводов. Но мне больше по душе думать о всех этих людях, присматриваться к
ним, открывать в них что-то новое. Например, что они будут делать "после"?
Узнают ли они в послевоенной Италии сделанное ими? Поймут ли они систему, к
которой придется тогда прибегнуть для продолжения нашей борьбы, долгой и все
время различной освободительной борьбы? Красный Волк поймет, я уверен. Но
неизвестно, как он будет вести эту борьбу на практике, когда не будет
возможности совершать внезапные налеты и дерзкие побеги, - он, такой
находчивый и так страстно любящий приключения. Хорошо бы, все были такими,
как Красный Волк. Непременно надо стать такими, как Красный Волк. Однако
среди нас окажутся и другие, которые, вновь став индивидуалистами, сохранят
и тогда темную и уже бесплодную ярость. Эти докатятся до преступности, их
затянет гигантская машина никчемной ярости: они забудут, что когда-то шли
рядом с историей и дышали ее воздухом. Бывшие фашисты скажут: "Партизаны! А
что я вам говорил! Я-то раскусил их сразу!" Те никогда ничего не поймут - ни
теперь, ни после.
Однажды Ким обретет внутреннюю ясность. В нем и сейчас все уже стало на
свои места: Ферт, Пин, свояки-калабрийцы. Он знает, как держать себя с одним
и с другим, не испытывая ни страха, ни жалости. Порой, когда он идет ночью,
ему приходится продираться сквозь душевный туман, как сквозь туман,
поднимающийся сейчас от земли, но он - человек, умеющий анализировать,
большевик, он объяснит комиссарам по пунктам: "а, б, в", он - человек,
способный справиться с трудной ситуацией. "Я люблю тебя, Адриана".
Долина погружена в туман. Ким идет по каменистому склону как по берегу
озера. Лиственницы выплывают из облаков, словно столбики, к которым
привязывают лодки. Ким... Ким... кто такой Ким? Бригадный комиссар ощущает
себя героем романа, прочитанного в детстве: Ким - это мальчик, наполовину