"Александр Каменецкий. Живот" - читать интересную книгу автора

заключалось в дориных словах. Муки родов, искупительный огонь, сквозь
который ей предстояло пройти и очиститься совершенно, обещал прекратить
страдания раз и навсегда; долгая запутанная биография, растянувшаяся на
два с половиной десятка лет, должна была совсем скоро окончиться, и
поступить с нею следовало, как с наскучившей книгой, которую без трепета
швыряют в печь. Иногда Дора заходила в своих предчувствиях так далеко, что
пугалась этого торжественного, священного мига: ей казалось, что с гибелью
уродливой ее судьбы, осточертевшего прошлого, погибнет также и тело,
физическая оболочка, поскольку новая судьба требует нового материального
обличья, которым станет плоть ее ребенка; он, ребенок, сам сделается
настоящей новой Дорой, внутренне и внешне, однако она гнала прочь страхи,
поскольку ее собственные жизнь и смерть мало что значили перед лицом этого
крохотного существа, созданного единой мылью и ничем более, мыслью и
надеждой.
Каким же он будет, гадала Дора, что его ждет? Как сделать так, чтобы дитя
обрело правильный путь, избегнув многочисленных ловушек, уготованных нам
безжалостным роком? Конечно, здесь не могло быть никаких точных рецептов,
никаких аптекарских прописей, хотя Дора так привыкла к ним на работе,
научившись размышлять строго отчетливыми категориями; впрочем, она лелеяла
веру в упорядоченность и точность мироздания, в разумные действия некоего
высшего провизора, понять которые ей мешает единственно нечистота
помыслов. Она просила совета у женщины со стекла, напряженно вглядываясь в
ее плывущие очертания, словно нанесенные живыми акварельными красками, но
видела всегда лишь одно: шоссейную дорогу, огни на мачтах строительной
площадки, желтые шашечки окон в дальнем микрорайоне, мерцавшие в густой
темноте, которой было заполнено пространство, и этот явленный, выхваченный
из мрака слабым усилием электричества кусок осязаемого мира выглядел
призрачно и жутко, словно нарочно показанный ей только затем, чтобы ввести
в заблуждение, убедить в том, что далекая тьма на самом деле наполнена
домами, дорогами, автомашинами и людьми... Как обстоит дело в реальности,
Дора боялась и думать, она спешно натягивала халатик и спешила в постель,
держа в обеих ладонях сонно ворчащий живот и защищая его от злокозненных
парадоксов, с которыми, дай Бог, никогда не столкнется ее дитя, счастливое
и уверенное в себе.
Дни шли за днями; настенный календарь, висящий на кухне, пестрел жирными
красными крестиками, которыми Дора уничтожала свою никчемную нынешнюю
жизнь, обреченную стать прелюдией великолепной жизни грядущей; дни шли за
днями, и однажды вечером живот заговорил. Он повел возбужденную,
страстную, убежденную речь на своем непонятном языке, которому Дора
внимала с благоговейным трепетом, как проповеди о самых важных вещах,
которая наконец-то раздалась и достигла ее слуха, затем все внутренности
ее пронзила чудовищная судорога, от которой перехватило дыхание: боль была
такой, как будто в животе освободилось от уз злое колючее животное,
которое вонзило в ее внутренности разом все свои иглы. Оно билось и не
находило выхода, оно грызло, рвало все, что раньше служило ему обиталищем,
с дикой радостной яростью, которая наполняет узника при звуках,
обозначающих тюремный бунт, оно пыталось пробить стены темницы и все
больше запутывалось в тесных, темных и сырых лабиринтах горячего нутра,
ползло по бесконечным тоннелям кишок, связывая их в Гордиев узел,
разрешить который можно было лишь одним-единственным способом... Дора