"Александр Каменецкий. Спасатель" - читать интересную книгу автора

мостках красивый мужчина, издали удивительно похожий на голливудского
"Оскара", - литой металл торса и бедер, высокая посадка головы, плавные,
мягко изгибающиеся линии сплошной полированной стали от макушки до пят,
немного женственные округлые движения, полные сосредоточенной силы, от
которых трудно отвести взгляд, темная, выдубленная кожа морского волка или
ковбоя, всегда соленая на вкус, как и его поцелуй, аккуратно подбритый
затылок спортсмена, ясные, лучистые глаза кинозвезды, узкая алая полоска
плавок, облегающая напряженные выпуклые ягодицы, простые часы "Слава" на
левом запястье, которые сверкают, слепя влюбленных девушек... Ну, еще,
пожалуй, спасательный круг в руках... или нет, спасательный круг висит на
своем месте, а в руках у Павки мощный бинокль... или, на худой конец,
бутылка жигулевского пива. Верен ли этот портрет, ручаться не берусь,
скорее всего, таким видели этого парня те, кто хотел видеть, а настоящее
его лицо предание благоразумно скрывает от нас.
Однажды, гласит оно, один маленький мальчик впервые увидел море. Это
случилось с ним лет в пять-шесть, когда его отец защитил наконец-то свою
докторскую диссертацию, и вся семья, вздохнув с огромным облегчением,
вылетела из Омска или Новосибирска по льготной путевке в направлении
ближайшего пляжа. Можно легко представить себе этого худенького
академического ребенка, плод любви двух людей с плохим зрением,
проводивших над книгами определенно больше времени, чем в постели,
ребенка, уже умевшего читать, переболевшего всеми детскими хворями, вечно
простуженного, с редкими кудрявыми волосиками цвета выгоревшей степной
травы, перекормленного рыбьим жиром, в нелепой панамке, сползающей на
ухо... Вот он осторожно, кривясь и охая, ступает по круглой раскаленной
гальке, обжигая ступни, вот он, обгоревший, температурит, над ним
склоняется аккуратная докторша в белоснежном крахмальном халате и слушает
его стетоскопом, вот от выплевывает ложку с санаторской манной кашей и
разражается отчаянным плачем... Вот он, очарованный, не веря, сон это или
явь, впивается глазами в горизонт, в то место, где небо превращается в
море, пытаясь понять, насколько огромен мир, в котором ему выпало жить, и
взаимоотношения пространства с временем, над которыми одиннадцать месяцев
в году ломают головы его ученые родители, становятся вдруг ясными и
очевидными, как будто приоткрылась некая дверка прямо посреди толпы
отдыхающих, его поманили туда и все быстренько показали.
На самом деле, так происходит со всеми, и особенно в юные дни на морском
берегу: однажды бесшумно растворяются невидимые врата в Запретный Сад, и
ты входишь туда, где растет Древо Познания, срываешь яблоко, откусываешь,
познаешь... Но затем, увлекшись, ты срываешь и плод с Древа Забвения,
врата все так же бесшумно закрываются за твоей спиной, и мир опять
приобретает знакомые очертания. Однако с академическим ребенком вышло
по-другому: не то природная рассеянность, не то родительские гены помешали
ему отведать обязательный, как манная каша на завтрак, второй плод, и
нечто смутное навсегда осталось в его неокрепшей душе. Это смутное он увез
с собой в Омск или Новосибирск вместе с полиэтиленовым мешком гальки и
рапанов, засушенными крабами и первым в своей жизни настоящим морским
загаром. Загар сошел, крабы рассыпались в прах, галька и рапаны
растворились во времени, но нечто, в материальном существовании которого
сомневалась вся современная мальчику наука, оказалось удивительно живым и
стойким.