"Александр Каменецкий. Табуретка" - читать интересную книгу автора

она гладит меня по голове, а потом слюняво целует. У нее пахнет изо рта, и
от груди, и от подмышек, но она надевает такое платье, чтобы все запахи
были наружу. Еще тетя Дора любит говорить, какой я красивый, хороший
мальчик, а мне следует отвечать: "Спасибо, тетя Дора". Но самый гадкий из
них - дедушка Яков Абрамович. Он уже очень старый, и костюм на нем висит,
и ходит с палкой, шаркая ногами. Почему-то Якова Абрамовича уважают больше
других, а он ведет себя безобразно, потому что громко, с бульканьем
харкает и может даже плюнуть на пол, когда никто не видит. Еще у него нет
передних зубов, и что он лепечет, совершенно непонятно, хотя взрослые
слушают его очень внимательно. Наконец, гости садятся за стол, кто-нибудь,
обычно папа, поднимает рюмку и долго говорит с непонятными ужимками и
подхихикиваньем. Тотчас следом за тем мама выносит табуретку.

К счастью, именно после того дня табуретка исчезла раз и навсегда, но за
это пришлось заплатить немыслимую цену. Все было как обычно, и, может
быть, даже более празднично, потому что папа долго и увлеченно говорил о
каких-то победах, и все радовались за папу. Вынесли табуретку; мама взяла
меня под мышки и поставила на нее, я вытянул руки по швам, задрал
подбородок, закрыл глаза и быстро-быстро принялся читать. Читал я очень
громко, чтобы все слышали и знали, что я подготовился. И тут в животе
осторожно заурчало. Я и не обратил бы на это никакого внимания, если бы
стихотворение не было таким длинным. От ужаса я еще громче затарабанил
слова, но кишки неотвратимо скручиваются тугим узлом, словно бы кто-то
наматывал их на палку. Еще целых пять куплетов! Теперь каждая строчка была
шагом к неминуемой гибели, что-то давило на живот изнутри, и сдерживаться
уже не было сил, и запнуться тоже нельзя. Четыре куплета, три... Огромный
зверь пробирается через меня наружу, и нету против него волшебного
заклинания. Меня бросает в пот от ужаса, щеки пылают, но зверь знает свое
дело. Один куплет! Ногти впиваются в ладони, я встаю на цыпочки,
напрягаясь, как струна, и пытаюсь представить, что сзади у меня огромный
замок, который зверю не одолеть, и тут... вместе с последней точкой...
Что это был за звук! Как тысяча самолетов, тысяча ураганов, тысяча пушек!
Никогда, ни в постели, когда можно расслабиться, ни в туалете, нигде и
никогда не издавал я такого грохота. О, если бы разрушились стены и
погребли под собой и меня, и всех свидетелей этого кошмара! Если бы я
провалился сквозь землю! Если бы время перенеслось хотя бы на час назад -
я бы успел, все успел... Нет, нет и нет! Я боюсь открыть глаза и слышу
только смех: харкающий смех Якова Абрамовича, гоготание дяди Ефима,
блеяние тети Доры... Даже мама смеется над моим позором, и отец, и соседка
Елизавета Ефимовна! Все, все они открыли свои рты, побросали вилки и ножи
и хохочут, хохочут, хохочут! Пусть бы я стал маленький, как гном, и
убежал, незамеченный! Пусть бы Яков Абрамович подавился своей мокротой и
упал прямо лицом в тарелку! Пусть бы рухнула на стол хрустальная люстра!
Вот дядя Ефим басит что-то, не в силах удержаться от смеха; вот трясется
бородавчатая тетя Дора; веселые голоса родителей...

Соскочив с проклятой табуретки, я бросился в комнату, забился под одеяло
и решил тотчас умереть. Притом, как я сейчас понимаю, решение это было
взвешенным и хладнокровным, поскольку пережить такой позор я был не в
состоянии. Многие люди, повзрослев, конечно, признаются, что в детстве