"Владимир Кантор. Соседи" - читать интересную книгу автора

которое она сама с усмешкой, когда он заметил это, назвала материнским. Но
он-то помнил, как матери смотрят на своих детей. Его мать была женщина
светская, раздражительная, любившая большие компании, умные разговоры и
непрестанно курившая. Даже когда он болел (а болел он в детстве много) и она
присаживалась временами у его изголовья, оторвавшись от очередных гостей,
взгляд ее становился вдруг каким-то поверхностно-посторонним, а иногда
раздраженным, словно сын притворялся больным. Но лекарства давала все же
исправно.
Дашина нежность приводила его в непонятное душевное состояние, скорее
скверное, потому что, казалось, давала ей права на него.
Он поднял веки, постаравшись сделать это лениво, "как пресыщенный
хан" - обладатель гарема. Она застыдилась, смущенно закрыла лицо
распущенными волосами:
- Не смотри на меня так!
Горевший над кроватью ночник был укутан ее юбкой, так что тело
склонившейся над ним женщины казалось и реальным и нереальным одновременно,
словно выплывавшим из ночной полумглы.
- Извини.- Он протянул руку, она подвинулась, и он достал стоявшую у
постели открытую бутылку хорошего сухого немецкого вина "Liebfraumilch".
Название Даша переводила так - "Молоко любимой женщины". Приятель-германист
однажды объяснил Павлу, что на самом деле это слово означает "Молоко
Богородицы". Но Дашу он не разубеждал: она считала себя его любимой
женщиной, и ей казалось, что вино покупается ради нее. Слегка приподняв
голову, он сделал большой глоток. Поставил бутылку и снова откинулся на
подушку. Даша прильнула к нему:
- Тебе со мной хорошо? Да? Скажи. Хорошо?
Он лежал на спине, симулируя слабую довольную улыбку, и бормотал,
поглаживая ее по спине:
- Конечно, хорошо. О чем ты говоришь?..
Сейчас, вспоминая сегодняшнюю да и другие ночи с Дашей, он морщился от
гадкого самоощущения, что он обманщик, что вовсе не нужна ему эта девочка,
что произошло это так, а она вроде бы влюбилась, хоть и говорила, что все
понимает. Но что - все? Ему стало противно, так противно, что он
передернулся всем телом.
Сосед по автобусной скамье даже немножко отодвинулся от него, опасливо
скосив глаза.
Павел сдуру уселся у окна с левой стороны, не зная извилистого пути
окраинного автобуса, а потому не угадал, что именно здесь будет ярить солнце
боhльшую часть пути. Встать и поменять место не было ни сил, ни возможности.
Народу, как и во всех маршрутах, тащившихся от конечной одной ветки метро до
другой, было полно.
Толкаться в духоте не хотелось. Его разморило. Он только и мог ждать,
когда автобус въедет в тень высоких домов. Даже минутное облегчение от тени
рослого дерева казалось благом.
Он скосил глаза на соседа, которого вроде бы солнце не так доставало -
все же дальше от окна. Но и тот отдувался, тяжело дышал и вытирал шею
носовым платком, при каждом движении толкая
Павла. Это был неприятно располневший мужчина в белой рубашке с синим
галстуком. Из-под ремня брюк вываливалось толстое пузо.
Что-то громыхнуло. Павел поднял голову: хлопала и лязгала крышка